Facebook,"Риски России - это риски сверхцентрализованного государства, подчиненного крупным частным интересам, обладающим монополией на власть. В таком государстве не может быть должного уважения к народу. В нем нет органичного саморегулирования. В истории нет ни одного примера успешно выжившей железной вертикали. Теория систем опровергает саму возможность успеха таких систем, в которых руль взят чрезмерно на себя. Они всегда делают ошибки, будучи уверенными в своей правоте. Все успехи - временные, все скорости - частичные, и, даже когда в нем теплеет, ты знаешь, что замерзать, рано или поздно, опять придется. От этого больно. Нам очень нужны развитие, легкость дыхания, тишина, чувство общего, большого, удачного проекта. Другая модель общества, другая - экономики, другая - нас самих, нас - как коллективного человека. Но и в том государстве, которое сложилось, нужно как-то жить. Главными правилами жизни в нем являются: а) молчи, б) служи, в) не двигайся - забьют, как гвоздь, г) терпи, д) умей уходить в себя, е) читай. В книгах - есть сложное общество, ж) абстрагируйся, з) не думай о будущем - зачем? и) создай свой круг. Самый ближний. Именно в нем - вся жизнь к) и все-таки - наслаждайся. Нельзя не наслаждаться жизнью, когда она есть Что ж, их нужно просто знать, и есть масса неплохих людей, которые им следуют. Так течет река, потому что ей нужно течь.",Facebook,https://www.facebook.com/yakov.mirkin/posts/3232678933636538,2022-04-13 02:57:24 -0400
Facebook,"87 лет назад родился Михаил Леонович Гаспаров (1935-2005), советский и российский филолог-классик, историк античной литературы и русской поэзии, переводчик, стиховед, теоретик литературы, академик РАН, доктор филологических наук. Напомню фрагмент из его записей и выписок из разговоров с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым. ""Разговоры эти начались сорок с лишним лет назад. Я учился на последнем курcе классического отделения, а он на первом. Ко мне подошел высокий застенчивый человек и спросил моего мнения, почему имя такого-то пифагорейца отсутствует в списке Ямвлиха. Я честно сказал, что никакого мнения на этот счет не имею. Знакомство состоялось, рекомендации были предъявлены самые авторитетные — от Пифагора. Как этот первый разговор продолжался дальше, я не помню. Второй разговор, несколько дней, был проще: собеседник попросил помочь перевести ему фразу с первой страницы латинского учебника. Это была строчка из «Энеиды»: Nan ignara mali, succurrere disco. Я ее очень люблю, он оказался тоже к ней неравнодушен. Думаю, что это единственный раз я в чем-то помог Аверинцеву: потом уже помощь была от него — мне. Когда-то мы обещали друг другу написать некрологи друг о друге. Мне бы очень не хотелось выступать в этом жанре преждевременно. Поэтому я хотел бы только пересказать кое-что из его суждений на разные темы — то, что запомнилось или записалось. Односторонний интерес к темам — целиком на моей совести. Стиль — это не стенограммы, а конспекты. Сенеке случалось мимоходом пересказывать несколько фраз Цицерона (специалисты знают эти места), — так вот, стиль этих записей относится к настоящему стилю Аверинцева так, как стиль Сенеки к стилю Цицерона. Кое-что из этого вошло потом в опубликованные им работы. Но мне это запомнилось в том виде, в каком проговаривалось в беседах или докладах задолго до публикаций. «Античная пластика? Пластика — совсем не универсальный ключ к пониманию античности, скорее уж ключ — это слово. Средневековье из античной культуры усваивало именно словесность. Это теперь античность — зримая и молчащая, потому что туристов стало больше, а знающих язык — меньше». «Мы уже научились легко говорить «средневековый гуманист»; гораздо труднее научиться говорить (и представлять себе): «ренессансный аскет». Как Томас Мор». «Риторика есть продолжение логики другими средствами». (Да: риторика — это не значит «говорить не то, что думаешь»; это значит говорить то, что думаешь ты, но на языке тех, кто тебя слушает. Будем ли мы сразу подозревать в неискренности человека, который говорит по-английски? Некоторым хочется.) «Новаторство — это традиция ломать традиции». «Когда я кончаю лекцию или статью, мне всегда хочется сказать: «А может быть, все было как раз наоборот». (Понимаю; но мало иметь такое право, нужно еще иметь обязанность сказать: «а из двух «наоборот» я описал именно этот вариант потому-то и по тому-то») В.С. сказал о нем: «С.А. по-современному всеяден, а хочет быть классически монокультурен». Я присутствовал при долгой смене его предпочтений — этой погоне вверх по лестнице вкусов с тайными извинениями за прежние приязни. Его дразнил и словами Ремигия к Хлодвигу: «фьер сикамбр, сожги то, чему ты поклонялся…» Но сжигать без сожаления он так и не научился. Мне дорого почти случайно вырвавшееся у него восклицание: «Как жаль, что мы не в силах всё вместить и всё любить!» «Аспирантов я учить методу не могу — а могу только показывать, как я делаю, и побуждать делать иначе». «Вам на лекциях присылают записки не по теме?» — Нет, я слишком зануда. — «А мне присылают. Прислали: верите ли Вы в Бога? Я ответил однозначно, но сказал, что здесь, на кафедре, я получаю зарплату не за это». Мне однажды предложили: «Не примете ли вы участие в круглом столе «Литературной газеты» на тему: почему у нас мало культурных людей?» Я ответил: «Нет, по трем причинам: во-первых, занят на службе, во-вторых, не умею импровизировать, а в-третьих, я не знаю, почему их мало». С.А. мне сказал: «Вообще-то надо было бы прийти и начать с вопроса: считаем ли мы, собравшиеся, себя культурными людьми? Такие обсуждения бесполезны, пока мы не научимся видеть в самих себе истинных врагов культуры». У него росла дочь. «Я думаю, с детьми нужно говорить не уменьшительными, а маленькими словами. Я бы говорил ей: пес, но ей, конечно, говорят, собачка». — «Ничего, сама укоротит». Мы с ним очень много лет работал и в одном институте и секторе. Привыкал он к обстановке не сразу. На одном общеинститутском собрании, сидя в дальнем ряду, мы слушали одного незапамятного докладчика. С.А. долго терпел, потом заволновался и шепотом спросил: «Неужели этот человек существует в самом деле?» Я ответил: «Это мы с вами, С., существуем как воля и представление, а в самом деле существует именно он». С.А. замолчал, но потом просительно сказал: «Можно, я покажу ему язык?» Я разрешил: «Можно». Он на мгновение высунул язык трубочкой, как нотрдамская химера, и после этого успокоился. Во время другого похожего выступления он написал мне записку латинскими буквами: «Kogo on chocet s'est'?» Я ответил греческими буквами: NABEPNOE, NAΣ Σ BAMI, NO NE В ПЕРВОYIOY OTΣHEPED. Еще на одном собрании он тихо сказал мне: «Вот так и в византийской литературе: там когда авторы спорят между собою, то они настолько укоренены в одном и том же, что трудно понять, о чем спор. Морально-политическое единство византийской литературы. Мы лучше приспособлены к пониманию этого предмета, чем западные византинисты». «Я понимаю, что мы обязаны играть, но не обязаны же выигрывать!» Кажется, это сказал я, но ему понравилось. «М., мне кажется, что мы очень многих раздражаем тем, что не пыта