July 11, 2024 07:03
«Россия великая, а ты ничтожество»: как я попала на российский госканал - Русская служба The Moscow Times
Теперь я понимаю, что «журналист из Боснии и Герцеговины», с которым я встретилась для интервью в лобби отеля на Фридрихштрассе в Берлине, работал теми же методами, что и Вован с Лексусом. Все его вопросы были записаны на бумажку (он сказал, что так волновался перед встречей со мной, что боялся все перепутать) и буквально первым делом он спросил про события в одесском Доме профсоюзов. Эта трагедия десятилетней давности — один из основных пунктов российского антиукраинского нарратива. Вооруженное противостояние сторонников Майдана, то есть независимости и территориальной целостности Украины, и сепаратистов стоило жизней почти 50 человек. Большинство жертв — сторонники союза с Россией: их группировка оказалась в меньшинстве, они пытались укрыться в Доме профсоюзов, там возник пожар, люди погибли. События в Доме профсоюзов — важная часть сформулированного российской пропагандой мифа об украинском «нацизме», опасном для русскоязычного населения Украины. Этот нарратив распространялся с таким усердием, что сегодня даже негативно относящиеся к теперешней широкомасштабной войне люди считают, будто русскоязычное население в Украине действительно было от чего защищать. А любые попытки как-то разобраться в случившемся воспринимаются ими как «предательство памяти павших». На этот вопрос интервьюера я честно ответила, что просто недостаточно хорошо помню эти события, никогда не пыталась в них разобраться как журналист, так что и комментировать их не могу. Этот ответ, кстати, вошел в пропагандистский фильм как свидетельство страшного лицемерия — моего лично и иноагентов в целом. Слепота и тошнота Я спрашиваю себя: почему я вот прямо тогда, когда он задал это вопрос, не поняла, что всё это — трюк российской пропаганды? Почему не встала и не ушла сразу же? Почему я не поняла этого по его зачитыванию вопросов с бумажки и по тому, что практически каждую свою реплику он сопровождал длинным пояснением, что он сам понимает, что его вопрос может показаться агрессивным, но имея в виду особый опыт зрителей из Боснии и Герцеговины, он не может его не задать? Ну почему не встала и не ушла в самом начале разговора? И ведь дело не в том, что я хочу отказаться от чего-то, что я ему сказала. Не стали бы, разумеется, отказываться от своих слов и другие «иноагенты», ставшие жертвами того же обмана. Но любое соприкосновение с российскими государственными медиа вызывает тошноту. Именно это чувство брезгливости — главная причина (для меня и многих других иноагентов) невозможности таких контактов, оно даже сильнее, чем опасения, что твои слова так переиначат и поставят в такой контекст, что не миновать тебе уголовного дела и всенародной ненависти. Когда я сейчас пытаюсь разобраться в причинах настигшей меня тогда слепоты, не позволившей увидеть то, что сейчас кажется очевидным, мне приходит в голову вот что. Я, как ни странно, получала некоторое удовольствие от этого интервью. Вопросы, которые он мне задавал, казались мне живыми и яркими в сравнении с ежедневными безнадежными спорами в русскоязычном эмигрантском пузыре. Специфика эмигрантской жизни заключается в повышенном уровне всеобщей истерики, порождающем чуть ли не ежедневные скандалы, возникающие между теми, кто вроде бы согласен друг с другом по важнейшим вопросам: «Путин — узурпатор», «в России — тоталитаризм», «война с Украиной — преступна». Эмигрантская интеллектуальная сфера исключительно сжата, и всякие поветрия в ней предсказуемы. Люди реагируют на мелкие темы, понимая, что самое важное находится вне обсуждений. Мы, эмигранты, не можем остановить войну в Украине и репрессии внутри России, мы не можем свалить Путина и его окружение, но мы можем бесконечно выяснять отношения между собой и припоминать друг другу старые грехи. Эта ситуация эмигрантской интеллектуальной духоты дает путинским провокаторам множество преимуществ. Они не стесняются задавать действительно важные вопросы и уважительно выслушивают ответы (чтоб потом переиначить их под свои агитационные нужды). Сегодня, даже понимая, что за «журналистом из Боснии и Герцеговины» стоял российский пропагандист со спецзаданием, я вспоминаю наш разговор как освобождение, хотя бы на время, из тисков «обязательных» для всех уехавших тем и информационных поводов. И я понимаю, что мое эмигрантское одиночество и мое эмигрантское раздражение делает меня легкой добычей. Путинские агенты были бы дураками, если б этим не воспользовались. А они не дураки.