Facebook,"Вчера Россия безо всякого преувеличения перешла очень важный рубеж в своем развитии. Следственный комитет предъявил А.Навальному (создавшему и возглавлявшему ряд организаций, ранее объявленных иностранными агентами и признанных по суду экстремистскими) обвинение по ч. 2 ст. 239 УК РФ, которая, как отметили многие комментаторы, прежде применялась к идеологам и организаторам разного рода сект. Конечно, первым делом на ум приходит давно уже ставшее устойчивым выражение «Свидетели Навального», которым в шутку обозначались исступлённые фанаты диссидента и рождается мысль о том, что в каждой шутке есть доля правды – а уж в нашей стране и подавно. Между тем, проблема более широка и глубока. Дело в том, что в России в последние годы сознание людей становится всё более квазирелигиозным, а аргументы – всё более соотносимыми с верой. Существует, например, секта имени профессора Соловья, члены которой веруют в тяжёлую болезнь президента В.Путина и считают, что трансфер власти идёт уже долгие годы и вот-вот чем-то разродится. Имеется секта имени к.э.н. Илларионова, чьи адепты по различного рода знамениям считают дни до неизбежного вторжения российских войск в Украину. Есть и более институционализированные секты, незатейливо обожествляющие своих вождей – великих и бессмертных господ Жириновского или Явлинского и, как мечтающих об их вознесении на вершину российской политики в 2040-х годах или когда-то ещё не менее искренне и чисто, чем христиане – о втором пришествии Иисуса. Отличие их от секты «Свидетелей Навального» состоит исключительно в том, что они зачастую не «побуждают граждан к отказу от исполнения гражданских обязанностей или к совершению иных противоправных деяний». За всех них можно только порадоваться – если бы в России не существовало главной секты: Свидетелей Путина. Её члены поклоняются своему идолу, далеко выходя за пределы убаюкивающей обрядности. Они открыто идентифицируют его с Россией, грозя при этом собственной стране небесными карами в случае, если она с ним расстанется («Есть Путин – есть Россия; нет Путина – нет России!» – В.Володин, 2014 год) и даже утверждая принцип непогрешимости своего демиурга («Разве Путин может быть неправ?» – В.Чуров, 2007 год). Данная секта ежегодно совершает церемонии отправки высшему существу своих треб, используя для этого не Стену плача, а телевизионные прямые линии. При этом её иерархи принимают законы, самым что ни на есть непосредственным образом ограничивающие россиян в их исполнении гражданских обязанностей (например, свободном голосовании на выборах за нравящихся им политиков) и сплошь и рядом вдохновляют их на совершение противоправных деяний (ведь не просто так именно в её пользу год от года те же самые выборы всё активнее фальсифицируются). Поэтому – хотя следует войти в положение прокуратуры, которой необходимо, чтобы глава одной секты оставался в распоряжении священной инквизиции до конца земной жизни руководителя другой – я бы всё-таки постарался найти для решения этой непростой задачи немного менее обоюдоострые инструменты. Потому что то, что мы увидели вчера, слишком сильно напоминает переход от мира организованной политики к страшной реальности религиозных войн...",Facebook,https://www.facebook.com/vladislavl.inozemtsev/posts/4171454376298422,2021-08-12 05:00:54 -0400
Русская жизнь- цитаты – Posts | Facebook,"Из книги Соломона Волкова ""Шостакович и Сталин: художник и царь"": ""17 августа 1934 года начался Первый съезд советских писателей. Впоследствии он был окрещен разочарованными литераторами «съездом обманутых надежд». Но открылся он в Москве с большой помпой. Сначала три часа «озадачивал» писателей Горький. По настоянию Горького Сталин разрешил с важным докладом о поэзии выступить Бухарину. Пастернак сидел в президиуме съезда и слушал, как искусно и хитроумно возвеличивал его Бухарин, принижая одновременно значение Маяковского, прими- тивные «агитки» которого, по утверждению докладчика, уже не нужны советской литературе, а нужна ей «поэтическая живопись» а-ля Пастернак. Когда Бухарин кончил говорить, делегаты устроили ему овацию. Весь зал встал, а испуганный Бухарин, как рассказывают, прошептал Горькому, что эти аплодисменты для него – как смертный приговор. Он-то знал, с каким пристальным вниманием отсутствующий в зале заседаний Сталин наблюдает из-за кулис за мельчайшими подробностями работы съезда. Теперь известно, что Сталину чуть ли не каждый день ложились на стол спецсообщения секретно-политического отдела НКВД о том, что говорят писатели в кулуарах съезда, каковы их настроения. Прочел он и перехваченную секретной службой анонимную листовку: «обращение группы писателей» к зарубежным гостям съезда, среди которых были Луи Арагон, Андре Мальро, Мартин Андер-сен-Нексе.«… Страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания, – говорилось в этой листовке. – Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас…» Даже если бы этот отчаянный вопль и дошел до именитых иностранцев, вряд ли они на него бы откликнулись: для них (как и для Сталина с Горьким) съезд был слишком уж значительной антифашистской политической акцией европейского масштаба – что уж там какая-то анонимная листовка. Но советские делегаты злословили вовсю. Вот как, согласно донесению осведомителя, характеризовал съезд Исаак Бабель: «Мы должны демонстрировать миру единодушие литературных сил Союза. А так как все это делается искусственно, из-под палки, то съезд проходит мертво, как царский парад, и этому параду, конечно, никто за границей не верит». В сообщении НКВД также говорилось, что многие писатели восторгались «изумительным» докладом Бухарина, его «великолепной ясностью и смелостью». В кулуарах съезда оживленно дебатировали заключительное слово Горького, в котором тот, с неохотой признав покойного Маяковского «влиятельным и оригинальным поэтом», все же настаивал, что его гиперболизм отрицательно влияет на молодых авторов. Можно вообразить, как кривился, читая отчеты об этом, Сталин; союз властолюбивого старика Горького с этим ренегатом Бухариным определенно начинал действовать ему на нервы. Для контратаки Сталин решил использовать именно Маяковского, столь нелюбезного Бухарину с Горьким: поэт талантливый, идейный, как это он там написал? «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо… о работе стихов, от Политбюро, чтобы делал доклады Сталин». Сталин, а не Бухарин! А то, что поэт покончил жизнь самоубийством, в данном случае даже выгоднее: уже не нужно следить за его настроением, ожидать каких-то новых капризов и сюрпризов. Поводом для нового культурного жеста Сталина стало письмо к нему многолетней подруги Маяковского Лили Брик. В разговорах со мной и с другими Брик всегда настаивала, что обратилась в столь высокую инстанцию по собственной инициативе: «Все были врагами Маяковского! Все эти так называемые реалисты его ненавидели! Ну, я и сказала: «Товарищи, я больше не могу. Есть один адрес, куда можно писать – Сталину». В этом своем знаменитом впоследствии письме, отправленном Сталину в конце ноября 1935 года, Брик жаловалась на то, что книги Маяковского перестали переиздавать, что поэта явно недооценивают, хотя стихи Маяковского и через пять с лишним лет после его смерти «абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием». То, как отреагировал на это письмо Сталин, наводит на мысль, что вся эта акция была заранее обговорена и санкционирована «сверху». Письмо молниеносно передали в Кремль, и в тот же день Сталин наложил на него резолюцию, вскоре опубликованную в редакционной статье «Правды»: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи, безразличие к его памяти и его произведениям – преступление». (В «Правде» сначала напечатали – «талантливым», но быстро исправили ошибку: Сталина надо было цитировать точно так, как он того желал!) Это был первый случай в истории советского государства, когда опубликованное в печати личное мнение вождя о конкретной творческой фигуре официально приравнивалось к истине в последней инстанции и не подлежало никаким возражениям. Результаты были ошеломляющими: немедленные массовые переиздания стихов Маяковского, организация его музея, присвоение его имени множеству улиц, площадей и учебных заведений по всей стране, мгновенная и бесповоротная канонизация поэта как советского классика. Как впоследствии желчно комментировал в одночасье задвинутый этой метаморфозой на второй план Пастернак: «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он не повинен». Но это было написано через двадцать с лишним лет. А в свое время и Пастернак в специальном письме к Сталину присоединился к общему восторгу: «… горячо благодарю Вас за Ваши недавние слова о Маяковском. Они отвечают моим собственным чувствам…» Те, кто были недовольны таким внезапным вознесением Маяковского, помалкивали. До Сталина доносился только хор восхищения «прогрессивностью» культурных вкусов вождя. Повторилась ситуация, разыгранная в свое время Николаем I визави Пушки