огучая (сценография Адомаса Яцовскиса). Стена движется под разными углами, выводя в центр моего зрительского внимания то одних героев, то других. Эта стена как знак рока. Ведь сюжет романа то и дело ставит героев в то положение, которое по-русски называется «прижат к стенке». И Андрей Болконский, который не любит жену, и Пьер, безуспешно идущий самое себя, и Наташа, предающая Андрея, - все они «прижаты к стенке». Теперь о «надругательстве над классикой». Этого тут сполна. Впрочем, тем, кому посчастливилось видеть в Современнике поставленное Туминасом «Горе от ума», имеют представление о том, как этот режиссёр обходится с каноническим материалом. Для него нет канонов (точнее сказать, для него нет стандартов). Единственный, как мне кажется, канон Туминаса - включить зрителя в размышления о том, что его, Туминаса, волнует в настоящий момент. Здесь и сейчас. Поэтому нет в спектакле ни «дубины народной войны», ни Платона Каратаева, ни капитана Тушина, ни пресловутого, навязанного нам в школе разделения на «ум ума» (это как бы про Болконских) и на «ум сердца» (ну, это про Ростовых)… Много кого нет в спектакле Туминаса. Зато есть Мария Игнатьевна Перонская; ей в романе отведено совсем мало места: ну, родственница графини Ростовой и, как пишет Толстой, «худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете». Зато Туминас сделал из Перонской камертон спектакля, но камертон своеобразный: она, если угодно, «рыжий клоун», ей отданы самые острые репризы, самые экстравагантные фортели. Перонская - в виртуозном, каскадном исполнении Людмилы Максаковой - снижает пафос многих сцен, сводит на нет патетику, которая - на подсознательном уровне - связана с восприятием толстовской эпопеи. Сравнение с «рыжим клоуном» возникло у меня не случайно. Ибо поначалу, в первом акте (а всего их три), когда Туминас знакомит нас с героями своего романа, действо спектакля похоже на цирк. Лихие пробежки, короткие реплики, актерская пластика - всё не «как в жизни», а будто на цирковой арене… Настораживает? Да. А хочется смотреть дальше? Да, да, да! Характеризуя свою «Чайку», Чехов сказал, что это «пять пудов любви». А Гончаров свой текст о «Горе от ума» назвал, как известно, «Мильон терзаний». Так вот, «Война и мир» Туминаса - это и «пять пудов любви», и «мильон терзаний». То, как режиссёр рассказывает о поиске любви, напомнило мне стиль Альмодовара, который в формате, весьма похожим на «мыльные оперы», приходит в итоге к выводам сущностным и, что называется, предельным. Быть может, я ошибаюсь, но это я увидел и у Туминаса. Андрей не любит Лизу, Лиза умирает при родах; Пьер не хочет жениться, но женится, Элен ему изменяет, Пьер готов ее убить; Андрей на балу влюбляется в Наташу (при том, что ни сцены в Отрадном, ни ночного разговора Наташи с Соней - ничего этого нет), Наташа отвечает ему взаимностью, но год надо ждать, а Наташе шестнадцать лет (гормональный взрыв), и когда Андрей уезжает воевать, Наташа готова изменить ему с Курагиным… Ну, разве не «мыльная опера»? Однако волшебством Туминаса вся эта сериальная фабула трансформируется в поэзию. Как он это делает, я не берусь объяснить. Ему не нужны ни точки, ни тире, ни вводные слова, у него свой синтаксис. И главный глагол в его синтаксисе - глагол «любить». От разных актеров, работавших с Туминасом, доводилось слышать, что он на репетициях «шаманит»: ему важно донести до артиста не слова, а чувство. О том, что такое «шаманство» эффективнее слов, доказывает и «Война и мир». Актерский ансамбль - четкий, как швейцарские часы, и меткий, как автомат Калашникова. Автор целится в сердце и попадает в него. Перечислять всех артистов я не стану, тем более, что в «Войне и мире» заняты два состава. Но двух актеров не назвать не могу. Старого князя Болконского играет Евгений Князев. Опытнейший мастер, с богатым и разнообразным репертуаром, но здесь он проявляет такую амплитуду актерскую, что диву даёшься. Князев не «мастерит», не прибегает к внешним уловкам - он пропускает через себя и текст толстовский, и характер своего неприкаянного героя. И вот эта неприкаянность, эта невозможность обретения счастья - становится, мне так кажется, главным нервом спектакля Туминаса. В тот день, когда я смотрел спектакль, Пьера играл Павел Попов. На этого молодого актёра обратил внимание ещё в «Нашем классе». Артист незаурядный. Но Пьер… Это же глыба, средоточие многих дорогих Толстому смыслов. И Попов блистательно справился со сложнейшей своей ролью. В его Пьере столько боли, столько смятения, столько наивности… На наших глазах, от сцены к сцене Пьер, сыгранный Поповым, обретает масштаб поистине трагический. И когда ближе к финалу он говорит, что счастье - это отсутствие страданий, зал, такое ощущение, переживает то, что зовётся катарсисом. Хотя, быть может, насчёт всего зала я погорячился. Но если про меня, - то точно. Разве не для этого мы ходим в театр? P.S. Три акта, два антракта, 4 часа 45 минут. Пролетели, как один миг. Миг счастья.",Facebook,https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=4651898731556318&id=100002087121762,2021-11-11 03:15:06 -0500