вет на вызовы, равные ему по экстремальности. В «венерианских» по жестокости условиях не могли не быть созданы институты, экстремальные, экстремистские по природе, как бы они ни смягчались со временем. Большевизм и сталинизм вместо социал-демократии, административная экономика вместо социальной рыночной, диктатура пролетариата и личная диктатура, тоталитаризм – вместо демократии, пусть даже в латиноамериканском духе. Но в извращенной форме вновь была воссоздана империя, расширяющая свои границы. Вновь возникла модель жестко централизованного управления и концентрации власти в немногих руках. Вновь основой общества стали «человеческие ресурсы» - низкой цены, немобильные, закрепленные за землей или за крупнейшими предприятиями, народ без собственности, растрачиваемый, как дешевый ресурс. Вновь заработал механизм негативного человеческого отбора, вечного отставания в модернизациях после рывков, нарастающих проблем в качестве жизни и управления. Все это не могло не придавать обществу 1917 – 1991 годов характер временной конструкции. Конечно, 1917 год открыл социальные лифты. Никто не спорит, что он создал всплеск человеческой энергии и творчества для тех, кто стал новой интеллигенцией или вошел в новые элиты. Нельзя сомневаться в том, что идеи равенства, общей собственности, служения всем могут быть мотором развития. И всем понятно, что именно 1917 год стал исходником для технологических модернизаций, приведших к тому, что к 1990 г. Советский Союз был крупнейшей индустриальной, хотя и полувоенной страной. Но какой бесчеловечной ценой это все произошло, с какой растратой людей, их энергии и талантов, с какой низкой эффективностью и с какими объемами принудительного и полукрепостного труда! И с каким истощением страны! В 1982 г. в городе Комсомольске-на-Амуре, набитом колониями и поселениями для бывших заключенных, строительными войсками, среди крупнейших оборонных заводов и строек века банка сметаны была счастьем. И это – личное свидетельство. В городе Северодвинске, великом центре подводного судостроения, через почти сорок лет после окончания войны, были карточки на отдельные виды продовольствия. И это тоже – личное свидетельство. Если бы существовала альтернативная история и если бы февральская демократия 1917 года оказалась бы эффективной и смогла бы удержаться у власти, то можно не сомневаться, что подобные трансформации – всеобщее образование, модернизации, всплески человеческой энергии – обязательно бы произошли, но это был бы другой народ – с численностью гораздо большей, с собственностью, совершенно иной, качеством труда и продукта – совершенно иным. Проклятое «если бы», за одним исключением. Мы все тогда бы не родились, потому что мы – дети той истории, которая состоялась, дети выживших в ней. 2. Какие уроки из Октября и опыта советской власти должен извлечь наш современник, независимо мыслящий российский интеллигент, чтобы не повторять прошлых ошибок? Первый урок - то, что было, есть и будет в России и то, что случилось в 1917 – 1991 годах и позже – это мы сами. Это функция от наших традиций, от коллективного характера, от того, как устроены наши «коллективные эмоции», наша общая логика, от того, как столетиями устраивалась жизнь на Великих северных и восточных равнинах. От того, как здесь боролись за выживание. От того, что такое «мы» - как коллективный человек. Второй урок - кажется, что уже столетиями имеем дело с одним и тем же коллективным человеком, воспроизводящим схожие формы общественно-экономического устройства. У него тяжелый характер. Он привык быть субординированным, привык прислоняться к вертикалям и крупному, к государству, в том числе, пытаясь быть защищенным, он – временщик, способный жить без собственности, веками создавая времянки и, поколения за поколением, разрушая и переустраивая их. Попробуйте найти гражданские строения XVI – XVII веков. Он привык служить, привык растворяться, не подчиняя жизнь дому и своей семье на несколько поколений вперед. Этот коллективный человек знает себе низкую цену. И вместе с тем в собственной жизни, прислонившись к вертикалям, он не верит, что его в конце концов защитят, и ведет себя, как «волк в лесу». Отсюда «взять и убежать», короткие временные горизонты, резкость и экстрим в решениях. Число людей, желающих всех перестрелять, кто виноват, что жизнь такая, никогда не уменьшается на Руси. От четверти до трети «часто испытывали это желание» (опросы Института социологии РАН в 1995 – 2011 гг. И странным образом, будучи мало мобильным и не склонным к рискам и инновациям, этот коллективный человек, двигаясь рывками, освоил самые крупные в мире пространства и принял на себя самые высокие риски в социально-экономических экспериментах и мировых войнах. Третий урок – без ломки стереотипов поведения этого коллективного человека, его коллективного мышления он будет бесконечно воспроизводить вертикали, жесткие иерархии, огосударствленную экономику, рывки, осваивать жизнь как временное пространство и, наконец, общество служилых, подчиненных, закрепленных людей, имеющих низкую цену и способное на инновации только по твердому указанию барина. Это не значит, конечно, что в этом обществе не будут проявляться множественные таланты, но их кпд будет, скорее, проявляться, как взламывание асфальта, нежели чем цветение в удобренной почве. Четвертый урок - этот коллективный человек склонен к садомазохизму, к самоистязаниям, потому что любую реформу общества (особенно хорошо это видно с петровских времен) он проводит в крайности и доводит до крайности, с самыми большими потерями для населения и экономики. Разве что великие реформы 1860-х годов выглядят иначе, но были они закончены убийством царя – освободителя и самой крайнй реакцией. Во всяком случае вынужденные реформы начала 1900-х, и переворот в обществе, начавшийся с 1917 года, и переход к рыночности 1990-х годов полностью укладываются в эту логику. Пятый урок – любой опыт экономического или общественного чуда (это хорошо показывают до 10 – 15 стран, совершивших его после второй мировой войны) связан с переворотом в моделях «коллективного поведения», в ломке характера «коллективного человека». Только решимость народа переделать свой мир создает эффект быстрого перехода из общества отстающего в общество растущее, развитое. Но для этого любая реформа, пусть даже она идет сверху, должна быть подчинена не только росту и модернизации, тоннам или баррелям, а, прежде всего, интересам качества жизни. Каждое макроэкономическое или институциональное решение должно тщательно взвешиваться с точки зрения бытия населения, сохранности его имущества и доходов, продолжительности жизни. Только в этом случае удается «переделать» коллективного человека, создать общества, подчиненные развитию, а не иерархиям, переделам и времянкам. Шестой урок - хорошо видны циклы, тренды (при всей неоднозначности того, что происходило внутри): 1797 – 1801 гг. – ужесточения, Павел I, структурирование; 1801 – 1825 гг. – либерализация, Александр I, парламентские проекты; 1825 – 1855 гг. – централизация, свертывание власти в жгут, Николай I; 1855 - 1881 гг. – либерализация, Александр II, реформы, представительство; 1881 – 1894 гг. – закручивание, Александр III, административное давление; 1894 – 1917 гг. – вынужденная либерализация, Николай II, парламент, февраль; 1917 - 1921 г. - октябрь, военный коммунизм, всё - административно; 1921 – 1931 гг. – либерализация, нэп; 1931 – 1953 гг. – сбор всего в кулак, административная система, Сталин; 1954 - 1970 гг. – либерализация, оттепель, экономическая реформа; 1970 – 1985 гг. – централизация, бюрократизация, концентрация; 1985 - 1998 гг. – либерализация, децентрализация, разгосударствление, разнос; 1998 – по н.в. - шаг за шагом концентрация власти, сгущение государства. Это значит, что, следуя циклам, впереди можно ожидать времени либерализации и очень важно использовать его, если жизнь даст для этого шансы, для необратимых перемен. Седьмой урок – интеллигенция, приходя во власть, не способна ее удержать или перерождается в свою противоположность. Интеллигенция – иной способ существования людей, чем тех, кто живет во власти. Но только интеллигенция может создать школы и запас идей, способные менять коллективные модели поведения. И это значит, что у интеллигенции – своя война внутри России. Это война за массовое сознание, за рациональность и свободолюбие коллективного человека, за ценности независимого, мобильного, способного создавать инновации и принимать риски коллективного и частного поведения. Это война за эволюцию вместо революций. И эту войну еще нужно выиграть. Пока в ней российская интеллигенция (та, что в истинном смысле этого слова) – проигрывает. 3. Видите ли Вы какое-либо сходство сегодняшней российской ситуации (2017) с тогдашней (1917)? Сегодняшняя ситуация до 1917 года не «доросла». Степень концентрации рисков и неумелости на порядки слабее. Нет военных миллионных потерь людей, холода и начинающегося голода, которые ставят общество на грань потрясений. Нет внешнего давления, сопоставимого по силе с 1917 годом. Но есть предрасположенность модели общества, его институтов и экономики к крайне высокой волатильности, есть сверхконцентрация собственности и власти при нарастающем огосударствлении и есть негативный отбор в элите, способный когда-нибудь поставить страну на грань выживания. И е