Facebook,"Я иногда ловлю себя на ощущении, что у наших спальных районов, у сносимых реновацией пятиэтажек, у стоящих пока брежневок, несмотря на все их убожество, есть одно существенное преимущество. В них легче дышится, это пространство, куда товарищ Сталин уже не заходил. И я, при всем омерзении, понимаю Шохина (это довольно редкое чувство сочувственного омерзения чужой трусостью). Город, который стал появляться вместе с «Последним адресом», стены домов, покрытые именами невинноубиенных, – это город, взывающий к осмыслению. Не кладбища он боится, а дела наших рук. Я думаю, и думаю с ужасом, что немецкая операция над собой нам еще предстоит. Мы победили в войне, и этот столп истории ХХ века нашу идентичность поддерживает, но репрессии ее разъедают. Лев Толстой вот открыл, что народ – органическая масса, чуждая рефлексии и индивидуальности живая жизнь – он и есть герой истории и он благ. Но в ХХ веке русская масса оказалась не живой жизнью, а общенародным самоизуверством, и великая русская культура не удержала его на границе, отделяющей человека от зверя. Возможны ли были русские репрессии без великих советских писателей – это даже спрашивать не надо. «Мало», -- говорит Иван Грозный, гениально сыгранный Николаем Черкасовым в фильме гениального Сергей Эйзенштейна, куда уж яснее. Но возможен ли Сталин без Горького? Без «Двенадцати» и «Скифов» Блока? Без поляков и евреев у Достоевского? Без Чернышевского? Да что там, без «Тараса Бульбы»? Без Карамзина? Я бы очень не хотел задаваться этими вопросами. Я понимаю желание как-то их замолчать, запретить, закрыть, вообще, чтобы их не было. Я не готов к потере русской культуры, как это происходит с немецкой, формула «не Россия в Европе, но Европа в России» меня уничтожает -- не многого я добился в России, но в Европе я совсем никто. Собственную мерзость можно терпеть – вон Шохин же терпит. Но невинноубиенные не отпускают тебя. Как показывает тот же Эткинд, все происходит по Фрейду, если работу горя осуществить невозможно, если ты просто вытесняешь травму, она постоянно возвращается в извращенных формах. Только это не психологические комплексы, это политика и экономика. Мы ведь, давайте признаемся себе, все время ждем. Мы живем в перспективе репрессий, причем она простирается и назад и вперед. Вот пока ковид, все ничего, все и так на самоизоляции, а как он кончится, так и начнут брать, потому что иначе зачем новая конституция. Вот захватили Крым, и начнут брать тех, кто не счастлив. Вот ушел Медведев, и начнут брать медведевских. Вот пришел Путин, и сейчас начнут брать ельцинских. Шохин-то чего? А ничего, он соратник Гайдара, думаете не страшно? Вся его аккуратность – это просто чур меня, репрессий не было и не будет, а если кого убили, так они возможно виноваты, а я не такой, меня не за что. Мы не верим ни в один социальный идеал, ни в какие ценности, мы не хотим иметь дело ни с какой политикой, потому что знаем, что в прикупе. Мы Владимира Владимировича выбрали -- и не отпускаем от страха. Он сам из этих, но не злой, авось не начнет. И он не уходит от страха. Он сам из этих, там каждый следующий стрелял предыдущего. Потаенный страх сковывает мозг. Возьмите хоть коммунизм. Ведь сильная идея. В социальной справедливости масса симпатичного, а в олигархах-миллиардерах симпатичного мало. Ни что так не портит человека, как зацикленность на деньгах. Частная собственность довольно отвратительна даже у Адама Смита, когда оказывается, что вкусные булочки получаются только из жажды наживы, а в реальности и того хуже. Трудно что-либо всерьез возразить против свободного равного доступа к образованию и медицине. Вряд ли приличный человек может себе позволить бороться за национальное доминирование или против равенства мужчин и женщин. А идея превращения труда в творчество, в созидание на общее благо – да это же счастье, что тут говорить. И заметьте, крах СССР совершенно не привел к смерти этой идеи в Европе и Америке. Наоборот, она даже расцвела. Для озвучивания правых программ там сегодня требуется откровенное быдло, ну как Трамп, а приличный человек, политик или публичный интеллектуал или университетский профессор просто не может не быть левым. Но мы не можем двигаться в этом направлении. Мы их не понимаем, нам отвратительна их солидарность с беженцами, нас шокирует их борьба за права женщин, за права национальных меньшинств. Нас бросает в дрожь от их массовых хейт-компаний, от их публичных исповедей. Мы просто не понимаем, как они могут так думать и это делать. А все очень просто. На них нет греха массового изуверства. Они не знают, что все это -- гнусное и отвратительное вранье. Что за солидарностью с беженцами на самом деле стоят репрессированные народы, за превращением труда в творчество – массовый рабский труд в лагерях, за хейт-компаниями – расстрелы, за свободным доступом к медицине – карательная психиатрия и дело врачей-вредителей. Они могут двигаться дальше, а мы нет. Аккуратная и взвешенная политика сводится к идее «а давайте это все запретим чтобы этого ничего не было». Но это страус, с головой в песке и голым задом, обращенным к небу. Даже хуже. Можно жить со скелетом в шкафу, но ты всегда будешь думать за себя и за того парня. И голову от страха совать не в песок, а как раз в этот шкаф, на встречу к скелету.",Facebook,https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=5040978112609659&id=100000925591192,2020-12-14 05:51:37 -0500