https://www.svoboda.org/a/29114699.html
Виктор Вахштайн :Солидаризация стала определяющим фактором для вертикальной мобильности — то есть для повышения своего статуса и жизненных шансов
мы видим, что количество друзей и знакомых у людей растет. Это то, что называется «уровень социального капитала». Условно говоря, количество контактов в вашей записной книжке, которым вы можете позвонить и попросить об услуге и которые могут, соответственно, позвонить и попросить об услуге вас. Они делятся на сильные и слабые связи. Сильные — кто позвонит вам ночью и попросит психологической помощи, а слабые — это те, кому вы можете позвонить и спросить, нет ли какой-то работы, даже не будучи близко знакомым.
Среднее число сильных связей выросло с 2012-го по 2017-й год почти в два раза, с 5 до 9. Среднее число слабых связей — в полтора раза, с 25 до 37. Соответственно, растет уровень межличностного доверия, доверия людей друг к другу. А параллельно — происходит падение доверия социальным и политическим институтам — от судов и прокуратуры до муниципальных властей.
— В каком-то смысле президент сегодня — не политический, а сакральный институт. Спросить в России «Доверяете ли вы политике президента РФ?» — это все равно, что спросить «Верите ли вы в Бога?» в Иране.
— Где-то в начале 2010-х годов началось снижение институционального доверия и одновременно пошел стремительный рост доверия межличностного. У нас почти две трети населения нашли работу не по резюме, а через личное знакомство с работодателем или по рекомендации друга. Это много говорит о системе найма.
Чем больше мы доверяем друг другу, тем меньше мы доверяем институтам.
Люди все меньше доверяют таким институтам, как полиция, суды.
в прошлом году на первое место по недоверию вышли местные органы самоуправления.
— Это же наиболее приближенный к людям уровень власти.
— Да. Это ровно то, что воспринимается как ответственный за происходящее институт. Есть одно исключение в нашей выборке, где уровень доверия местной власти, наоборот, немного вырос, — это Екатеринбург.
— Ройзман?
— Да, это эффект [мэра Екатеринбурга Евгения] Ройзмана.
Низовая солидарность бросает вызов институциональной системе.
То есть для институциональной системы любой контакт, опосредованный личными связями, — это игра с отрицательной суммой. Доверие ей либо упадет, либо останется прежним.
Поэтому если отвечать на ваш вопрос, я отвечу прямо противоположным образом: это не слабость институтов приводит к росту межличностного доверия. Наоборот, солидаризация людей приводит к падению доверия к формальным институтам.
— Получается, в России есть тенденция солидаризации? Она кажется не очень заметной.
— Да, это тенденция последних пяти лет. Она незаметна, если смотреть сверху и рассуждать об обществе в целом, но когда вы смотрите, например, как изменилась стратегия трудоустройства, стратегия поведения в кризис, поиска дополнительного заработка, стратегия для отстаивания интересов на локальном уровне, например, граждан против застройщиков, — это довольно заметная тенденция.
— С чем она связана?
— Солидаризация стала определяющим фактором для вертикальной мобильности — то есть для повышения своего статуса и жизненных шансов. Солидаризация — тот канал мобильности, который позволял людям, например, делающим бизнес, зарабатывать больше. Потому что сегодня наиболее активные люди, экономически активные, — те, у кого сохранились сбережения, и что характерно, это как раз те, кто обладает самым большим, разветвленным пакетом связей. У них активных слабых контактов более 200.
— Чем у человека больше связей, тем он богаче?
— Он будет в среднем гораздо богаче, чем человек, у которого таких связей не более 10.
— Выходит, пословица про сто рублей и сто друзей — фактически правда?
— В России это стало работать в какой-то момент — и продолжает работать сейчас. Другое дело, что «сто друзей» — это как раз то, что приводит к падению доверия власти. Значит, по мере роста доверия к конкретным знакомым падает доверие к людям в целом и доверие к институтам.
— Если вернуться к солидаризации, какие у нее могут быть последствия?