Их задача — остановить трансмиссию памяти. У них уже есть единые учебники, полные умолчаний. Уже десятки процентов молодых людей не знают, что происходило в сталинское время. Защитники памяти объявляются оппозиционерами. Война памяти приобретает открытые формы. Один из фронтов открыт именно сейчас — против «Последнего адреса». Потому что его таблички возвращают память. Этого нельзя допустить.
https://newtimes.ru/articles/detail/174885
Игорь Яковенко:”Путин «кормит» Кадырова и позволяет ему вести себя в России как в завоеванной стране. В обмен на это Кадыров называет себя «пехотинцем Путина», выполняет для него отдельные «деликатные» поручения за рубежом и демонстрирует готовность поддержать Путина в случае угрозы свержения его режима. В случае краха путинского режима и последующего за ним распада РФ — этот вариант становится все более вероятным — Кадырову придется искать поддержку у режимов исламского мира и уже окончательно интегрироваться в этом мир. Именно поэтому его дети и учат арабский язык.
А пока отношения с Россией Кадыров честно сформулировал: дай больше денег и не мешай!
https://www.facebook.com/www.ej2018.ru/posts/2256747431004175
Сергей Медведев:”прежний «пакт о ненападении» был аннулирован после Болотной. Новый «общественный договор» (или, вернее, условия, предложенные Кремлем в качестве безальтернативных) основан на иррациональном, органическом, биологическом типе национального единства, который подчеркивает такие ценности, как кровь, почва, наследие, история, генетика. (Интересен в данном контексте фильм «Блокадная кровь», где утверждается, что потомки переживших блокаду Ленинграда, в т.ч. Владимир Путин, обладают особой, измененной генетикой, которая повышает их способность к выживанию.)
Подобный переход от общества к общине, от Gesellschaft к Gemeinschaft, напоминает то, что произошло с европейскими обществами сто лет назад, по окончании Первой мировой, когда на континенте возникла плеяда националистических, корпоратистских и фашистских режимов, от Балкан и Центральной Европы до Италии, Испании и Германии. Схожим образом, погрузившись в токсичный ностальгический ресентимент по поводу утраты Империи («крупнейшая геополитическая катастрофа»), Россия в XXI веке обратилась к примитивным и архаичным, почвенным формам коллективности: пресловутые российские «скрепы» напоминают римские фасции, ликторские пучки, — образы соединения и скрепления, легшие в основу слова «фашизм». С появлением этого органического, почвенного контура Россия естественным образом обратилась к биологическому дискурсу, к человеческому телу как носителю национального духа и объекту политических манипуляций.
Однако это не только российская черта. В XXI веке весь мир, кажется, устремился прочь от иллюзий позднего модерна (или постмодерна), от либерализма, глобализации и открытости — к национализму, протекционизму и разным видам фундаментализма: в едином контрмодернизационном потоке здесь сливаются Brexit и антиевропейская риторика в Британии, трампизм и палеоконсерватизм в США, правый популизм и неофашизм в Европе, исламский и христианский фундаментализм. Этот консервативный поворот принимает формы агрессивной биополитики: разделение родителей и детей в фильтрационных лагерях на границе Мексики и США, отказ США от 14-й поправки к конституции (гражданство по рождению), стены и заборы против мигрантов в Восточной Европе. Одновременно на карте мира возникают целые биополитические режимы, как, например, территория, находившаяся под контролем Исламского государства (запрещено в России. — Ред.), или Синьцзян-Уйгурский автономный район в Китае, превращенный в концлагерь для 10 миллионов уйгуров.
В заключение: биополитику современной российской власти можно интерпретировать в терминах ресурсного государства по Симону Кордонскому. Это государство, превращающее всю окружающую действительность в ресурсы, которые включаются в непрерывный цикл административного торга и силового перераспределения, обеспечивая выживание власти: ресурсы для нее — одновременно raison d’être и raison d’État. По мере истощения и долгосрочного снижения значимости природных ресурсов на внешних рынках, сокращения кормовой базы нынешнего режима в условиях санкций и новой «холодной войны» власть, как это не раз было в российской истории, обращается к населению как к наиболее доступному и послушному природному ресурсу. Не случайно в последние годы распространилось циничное выражение «вторая нефть».
Население, таким образом, превращается в один из ресурсов выживания политического режима в условиях санкций и конфронтации с внешним миром — но если оно вдруг затребует причитающихся вместе с этим политических и гражданских прав, противоречащих этой ресурсной логике, то в поддержку биополитики государства приходит анатомополитика пыток, разгона митингов и полицейско-судебного произвола. В этом смысле аннексия государством человеческого тела стала ключевым звеном на переходе современного российского режима от гибридности к авторитаризму.