Это реванш, это победа — и даже не конкретной Дорониной, не конкретного Говорухина, не конкретного Полякова, а каждого из тех, кто двадцать лет назад, как тогда говорили, выпал в маргинальность. Кто остался в том болоте, в котором Михаил Ножкин пел свои патриотические песни, Станислав Куняев читал стихи, квакали лягушки, а паук плел поверх всего этого свою липкую паутину.
Двадцать лет назад в интеллигентских сообществах как-то сам собой сложился такой не слишком гуманный консенсус — «мы» есть, а вот «их» как бы и нет. Они бездарности, они реакционеры, они нам просто не нравятся, и вот мы будем жить без них. Выступать по телевизору, устраивать свои громкие премьеры, издавать свои книги, петь свои песни, снимать свое кино.
Я молодой, я не знаю, как сложился этот консенсус, я готов даже допустить, что были очень веские основания для того, чтобы он возник, но просто вот так вышло: интеллигенция девяностых, в общем, совсем не возражала против того, что некая социальная группа — «плохая интеллигенция», место которой в лучшем случае под лавкой. В газете «Завтра» никогда не будет дорогой рекламы, Валентин Распутин никогда не получит «Букера», Николай Бурляев никогда не снимет блокбастера. Кто двадцать лет назад рефлексировал по этому поводу? Кому было жалко Распутина, Бурляева и Проханова? Кого возмутили в 1998 году два мхатовских юбилея — чистый и нечистый? Всем было наплевать, все как-то исходили из того, что новый мир по определению несправедлив, и нечего по этому поводу страдать. «Аристократ, на „Линкольне“ промчись, а ты, пролетарий, иди в лифт помочись». Как-то никто из тогдашних победителей не представлял себя на месте побежденных. Никто не представлял себя на той, «плохой» мхатовской сцене.
Прошло пятнадцать лет, и оказалось, что все крайне неустойчиво, и последние легко могут стать первыми.
http://svpressa.ru/society/article/85185/
Иван Давыдов:”Как в эпоху запретов осуществляется конституционное право гражданина на свободу собраний? Да вот так: ты идешь на митинг, тебя сначала немного бьют, а потом штрафуют. А как тот же механизм должен работать в эпоху поборов? Элементарно: сначала платишь дикий штраф, потом идешь и митингуешь почти без помех. А если хочешь, чтобы не били, придется еще чуть-чуть доплатить.
Что у нас в эпоху запретов со свободой слова? Известно что. Сначала выпускаешь материал, потом бегаешь по судам, и в итоге нарываешься на дикий какой-нибудь штраф. Эпоха поборов развернет ситуацию на сто восемьдесят градусов: сначала штраф, а потом уже материал. Ну и так далее, по всем статьям главы второй Конституции РФ. Вы едва ли помните, о чем эта вторая глава — книга-то ненужная и совершенно устаревшая. Что ж, напомню. Вторая глава как раз и называется «Права и свободы человека и гражданина».
Надеюсь, что-то такое они для нас и придумали. Можно ведь не то, чтобы легально, но без особых проблем купить права на вождение автомобиля. Это традиция давно уже, чтобы не сказать — скрепа. Так отчего бы не разрешить гражданам покупать прочие, более, между нами говоря, важные права и свободы?
Так, глядишь, и окажемся однажды в свободной демократической стране. И выяснится, что не зря я давил внутреннего пессимиста. А что? Во-первых, это просто хорошо. А во-вторых, раскошеливаться все равно придется, так лучше уж купить что-нибудь действительно ценное.
https://mbk.news/sences/svobody-na-prodazhu/
Александр Морозов:”Павловский начинает с сильного тезиса: на месте России после крушения СССР образовалось НИЧТО.
Система РФ работает целиком на «негативном». Система питается разрывами, нехваткой, бессубъектностью, «отрицательным ростом», непрерывным потоком сообщений о собственных провалах, отсутствием классической ответственности, пренебрежением к логике общественного благосостояния, растратой ресурсов. НИЧТО не порождает на этой территории ни государства, ни общества и вместо всех известных институций создает только «режим выживания».
Минимальный контракт между населением и центром заключен в воспроизводстве «чрезвычайных условий». Любые классические понятия — легитимность, суверенитет, полномочия и др. — используются внутри этой системы не как репрезентация институтов, а как имена-маркеры, которые «облепливают» объект, симулирующий субъектность. Система оперирует терминами, как кашей для производства кукол из папье-маше: бумажная каша обволакивает болванку, а затем она вынимается изнутри, и перед нами — картонка с пустотой внутри.