Именно «Лавр» — эпическая и
одновременно интимная книга про средневекового знахаря, полная неслучайных анахронизмов (отсюда авторское жанровое определение «неисторический роман»), — составила ученому славу русского Умберто Эко; занимающийся довольно узкой темой исследователь неожиданно для себя самого превращается в известного на всю страну беллетриста. Дело тут, вероятно, в том, что проза Водолазкина — традиционная, но с различимым модернистским смещением — оказалась созвучна настроениям читающей публики первой половины 2010-х: он предложил комфортную, но не архаичную модель письма, соединив условно интеллектуальность и эмоциональность, разум и чувства.
Кто как, а Владимир Сорокин
въехал в 2010-е на дрожках, запряженных маленькими, размером с куропатку лошадьми. «Метель» играет с топосом «закружились бесы разны»: описывая, как в недалеком будущем доктор Гарин везет в деревню вакцину от загадочного боливийского вируса, автор кивает гениям прошлого — в первую очередь Пушкину (заложившему основу этого сюжета в отечественной классике), Толстому (опубликовавшему в 1895-м «Хозяина и работника») и Булгакову (развивавшему тему врача-подвижника в провинции в «Записках юного врача»), — но это, конечно, не только почтительный книксен. «Метель» — важная часть оригинальной сорокинской мультивселенной, которая была начата еще «Голубым салом»; текст про ползучую китаизацию «неведомых равнин»; еще один разбор-разлом традиционной сюжетной схемы русской литературы
Список чтения: 10 главных русских книг 2010-х
От «Метели» Сорокина до «Дома правительства» Слезкина
Путин, что Константин Эрнст к
спорту охладели, зато история их прям ошарашила. Один теперь напал на Польшу, второй разоблачает декабристов. Кроме достославного 'Союза спасения', в который Эрнст вложил деньги, душу и жену, он еще и просвещает на родном канале - сейчас идет инфоразвлекательное про бунтовщиков и безобразников. Декабристы были бестолочи, растратчики, с жиру бесились, в тюрьме ели булочки и апельсины, влажную уборку им в камерах делали каждый день, и белье меняли регулярно. А они даже родного языка не знали!
Олег Сенцов —
Глобальная атмосфера беззакония, недоверия, насилия и страха в рамках одного лагеря, огражденного запреткой, как модель маленького тоталитарного государства. Кафка и Оруэлл в одном флаконе. Существовать в ней, оставаясь человеком, очень трудно. Она делает все, превращая тебя в послушного раба, зомби, животное, которое будет готово грызть своих сородичей ради того, чтобы сделать свою жить полегче, а на все вопросы проверяющих — отвечающее:«Жалоб нет, гражданин начальник!» Потому что комиссия уедет, а «Петровка» останется.Можно до бесконечности описывать тюремные ужасы, пытки и унижения. Можно еще раз перечислять все те гиблые места российской пенитенциарной системы, которые знают уже наизусть те, кто занимается этой темой. Можно слать сотни проверок ангажированных уполномоченных по правам человека, которые на самом деле являются уполномоченными по правам администрации, или так называемых комиссий общественников, состоящих в основном из бывших сотрудников, которые не обнаружат никаких нарушений. Это не изменит ничего. Любая тюрьма —
это лишь отражение общества, которое ее создает. Страна, стоящая в двух шагах от превращения в тоталитарное государство, не в состоянии иметь другие тюрьмы. Можно стереть Лабытнанги с лица земли, но этот фурункул вылезет в другом месте, ибо это государство больно изнутри.специально для «Новой»
Страдающий весь свой срок «мужик»
видит, как тут же рядом «летят» завхозы и их многочисленные прихвостни, так называемые «козлы», которых не трогают, не бьют и не унижают. Которые, продав свою совесть за чуть более сладкую жизнь, работают на администрацию колонии, помогая наворачивать режим другим заключенным. И многие не выдерживают, сдаются и уходят в «красные», где полегче, потеплее и есть шанс пораньше освободиться по УДО. Работающая внутри лагеря смена в десять сотрудников не в состоянии удержать пятьсот зэков в подобной рабской покорности, поэтому создана система, в которой половина арестантов сотрудничает с администрацией явно или тайно, помогая поддерживать подобный режим, атмосферу страха и недоверия. Ты не можешь ничего сделать или сказать то, о чем не будет доложено сотрудникам.