Национал-демократия — это перенастройка и ревизия русскости, очищение её от всего наносного — ордынского, имперского, евразийского, московитского, советского. Но Кремль внёс свои коррективы. Путинская власть решительно сделала ставку именно на вот всё это наносное, на вторичную русскость, на стереотипную, инерционную псевдорусскость, сфомированную имперской историей. Такое уже было при Сталине.
Конечно, ресурсы национал-демократии не могли конкурировать с массивом путинских СМИ, с огромной исторической инерцией, с клише массового сознания. При помощи «русской весны» и аннексии Крыма Путин опрокинул страну в реакцию, пробудил имперский псевдорусский псевдонационализм, всю эту «вату», «Крымнаш», «ДНР-ЛНР» и т.д. Вот именно это, а не возникновение профанического спойлера — «Национал-демократической партии», и было главным ударом по нарождавшейся национал-демократии. Система не «съела» национал-демократию, она её переиграла — пока, во всяком случае. В атмосфере, когда русское большинство оказалось захваченным имперско-шовинистическим угаром, наши идеи не могли получить отклика. Разумеется, сейчас массового запроса на них нет. Но я уверен, они сохраняют потенциальную актуальность, поскольку окончательный кризис империи как системы власти и ценностей неизбежен — он и так уже болезненно затянулся на целое столетие. И не будем, кстати, забывать, что сейчас оппозиционером номер один стал человек, называющий себя национал-демократом — Алексей Навальный…
Последняя на данный момент попытка мирной и демократической перестройки империи в федерацию была предпринята на Всероссийском Учредительном Собрании (1918), чьё столетие не заметил никто — ни власть, ни оппозиция, я уж не говорю об остальном населении. Напомню, Учредительное Собрание всё-таки успело провозгласить Российскую Демократическую Федеративную Республику (РДФР). Вообще же, что касается федерализма и регионализма, то, пожалуй, в царской империи их элементов было даже больше, чем при совке или сейчас: взять, скажем, самоуправление казачьих областей (казаки, кстати, не считали себя русскими), Финляндию или Среднюю Азию. А уж региональное разнообразие русского народа — вот тогда это была действительно «цветущая сложность».
Русскость вольности против «русскости» несвободы, точнее, псевдорусскости рабства и кнута — думаю, этот исторический спор ещё не закончен. Русскость неоднородна, вот в чём дело, в ней самой живёт конфликт. Его-то и обнажала национал-демократия. Кстати, Валерия Ильинична Новодворская первой из демократов-западников поняла, что надо не бороться с русскостью, а продвигать её альтернативную, освободительную версию, идущую от «скандинавской прививки свободы».
Москва, взращённая в ордынском рабстве, долго выполнявшая роль ордынской оккупационной комендатуры, захватывала независимые русские государства, унифицировала их, навязывала им свои порядки. То есть московский тип — он агрессивно-экспансионистский, захватнический, или говоря словами Солженицына, заглотнический. Именно московщина стала потом одной из основных компонент советчины, её базой, хотя имперское сознание, конечно, процветало и до совка, при царях: вспомним подавления Польских восстаний, попытки «русификации» Украины. И когда нынешний «патриот» ненавидит «хохлов» — в нём говорит очень давнее наследство.
Восприимчивость русского самосознания к имперству объясняется тем, что русский народ, русскость, как мы их знаем, в огромной степени сформированы империей. Русские одновременно и жертвы имперского государства, и его продукт. Вся система воспитания у нас издавна имперские, на протяжении многих поколений русским внушали, что они с украинцами один народ, а когда жизнь опровергла эту государственную ложь, русские испытали шок и обиду — на украинцев. У нас имелся шанс в конце 80-х — начале 90-х годов, когда массовое сознание стало размягчённым, оттаявшим — тогда была возможна перезагрузка смыслов, формирование альтернативной историософии (этим, кстати, сейчас пытается заниматься Ельцин-центр, вызывая ярость монархиста и имперца Михалкова). Создание тех же русских республик на том, раннем этапе, на послеавгустовской волне, думаю, прошло бы совершенно спокойно. Однако тогда не нашлось ни идей, ни людей.
Говоря по большому счёту, мы, национал-демократы, очень сильно опоздали — наши идеи были нужны в эпоху раннего Ельцина, в идеале — ещё накануне распада СССР. Теперь массовое сознание снова затвердело и закаменело. Оно стало даже гораздо более косным, чем в позднесоветский, горбачёвский период — тогда, например, вряд ли были возможны столь явная ненависть к Украине, религиозный фанатизм, чисто средневековая нетерпимость в политике и культуре. Возможна ли новая трансформация, новая оттепель сознания или шанс упущен окончательно — покажет время.