Страх ареста, ужас перед тюремным произволом стремительно возвращается в подсознание российских элит. Именно тюрьма, а не суд является сегодня главным драйвером российской правовой системы. Это кнут для одних и пряник для других, хлеб и зрелище в одном флаконе.
Пытка стала modus operandi, недекларируемым, но подразумеваемым инструментом воздействия на элиты. Ее практикуют, может быть, не в таких масштабах и не с таким сладострастием, как восемьдесят лет назад, но ничуть не менее последовательно. Без пытки, как и без коррупции, система больше не может нормально функционировать.
Никому не станет легче от того, что некогда всесильный генерал Максименко уравнен в бесправии с Белых и что их обоих тюрьма превратила в инвалидов. Ниспровержение ниспровергателей — это плохой знак. Он свидетельствует о том, что Россия второй раз за сто лет сваливается в колею государственного террора, из которой ей очень непросто будет выбраться.
Террор вырастает из произвола, но это нечто большее, чем произвол. Суть террора в том, что в общем и целом он направлен против всех, у него нет логики, и от него нельзя защититься. Выбор жертв в значительной степени носит случайный характер. Нет такой эффективной стратегии поведения, придерживаясь которой можно гарантировать свою неприкосновенность. Лояльность, следование устоявшимся правилам игры (понятиям), принадлежность к правящему клану, а в перспективе даже близость к вождю не гарантируют безопасности. От тюрьмы и сумы никто не застрахован. Все меньше людей в России могут уверенно сказать: со мной этого никогда не случится.
Маховик репрессий раскручивается по своей собственной внутренней логике, постоянно увеличивая обороты. Это война всех против всех, и никто не знает, чьи кости будут перемолоты в жерновах следующими.
На смену красному колесу пришло серое колесо. Нет ничего удивительного в том, что те, кто предполагал стать последними, становятся первыми в очереди на эшафот. Силовики, привыкшие считать себя с 2003 года «белой костью» номенклатуры, очень скоро поймут, что в этой системе «белых» нет.
Вот уже более ста лет русские элиты блуждают по океану истории по воле русского бога, не в силах понять, что человек без закона — ничто.
https://republic.ru/posts/89277?code=04d7994dbc74219426500e28daac5f04
Иван Преображенский:”Если мерить человеческим капиталом, то в ближайшие годы издержки от агрессивной внешней политики Кремля превысят условную прибыль от аннексии Крыма
Всего же, по данным Росстата, с 2014 по 2016 год (статистики за 2017-й еще нет) из страны уехал без малого миллион человек. И эмигрируют как раз те, кого катастрофически не хватает стране, рассказал на недавнем Гайдаровском форуме в Москве глава Сбербанка Герман Греф. Буквально некому заниматься разработкой искусственного интеллекта, пожаловался он. Что естественно, замечу, когда у властей с обычным начинаются сложности.
И большинство — люди с высшим образованием, а назад на Родину их совсем не тянет. В РАХНиГС это называют интеллектуальной эмиграцией и в качестве одной из главных причин указывают на события 2014 года и в целом на изменения, произошедшие в России после 2012 года.
Вопреки пожеланиям Грефа никто, конечно, не станет опрашивать эмигрантов из России, чтобы узнать, чего им не хватает. Все и так прекрасно догадываются. Не хватает и им, и стране позитивных перспектив, ощущения открытых возможностей. Все необходимые исследования на эту тему давно уже проведены. Поэтому специалисты и покидают постепенно Россию, оставляя власти страны один на один с присоединенными территориями.
Когда в приоритете, как в 19 веке, земли, а не люди, иначе ситуация и не может развиваться. Причем и дальше она будет повторяться, кто бы ни правил Россией, раз за разом. До тех пор, пока власть вместо имперского величия не начнет заботиться о собственных гражданах.
http://www.dw.com/ru/a-42380026?maca=rus-facebook-dw
Андрей Архангельский:”Чем путинский человек отличается от советского
Как социалистический проект заставил демократию стать более гибкой, социально ориентированной, так и нынешняя российская пропаганда заставила Запад вспомнить о собственных базовых принципах — не экономических уже, а этических. Попытка довести мир до предела, до гипотетической катастрофы, искусственно размыть онтологическую границу между добром и злом обернулась, напротив, восстановлением этих границ
Мир к началу 1990-х уже был виртуальным и вовсю производил символический продукт — вместо чугуна и стали. Россия поздно влилась в эту символическую экономику, и ей приходилось искать собственный эксклюзив. В качестве такого эксклюзива ситуативно сложилась торговля конфликтом — сначала, в «лихие девяностые», буквально физически, на внутреннем рынке; затем в 2000–2010-е насилие перешло на символический уровень, преобразовавшись в специфический язык ненависти, язык пропаганды.