Свое место по отношению к другим ценностным системам путинский фашизм определяет с помощью тройки: Антизападничество — Антигуманизм — Антилиберализм. Это тоже слитная, синкретически «слипшаяся» тройка ценностей. На острие атаки — гомофобия. По сути, это главная, а, пожалуй, что и единственная внятная претензия русского фашизма к Западу и примкнувшим к нему гуманизму и либерализму. «Все вы там в своих гейропах оскотинились и погрязли в содомском грехе!», — так, в конечном итоге, выглядит последний аргумент, бросаемый в лицо оппоненту-западнику, либералу и гуманисту. Гомофобия политиков легко воспринимается массовым сознанием россиян, прежде всего в силу глубокого проникновения в это сознание тюремной культуры. В стране, где 25% взрослых мужчин побывали за решеткой, иначе быть не может.
Наблюдая 17 лет трансформацию путинского режима, нельзя не заметить, как он за это время налился чужой кровью, ударился в агрессию, стал грабить ближних соседей, угрожать дальним, постоянно завинчивать гайки в своей стране. Чтобы этот процесс остановить надо, чтобы думающие люди в России и во всем мире поняли: путинизм — это фашизм
http://yakovenkoigor.blogspot.ru/2017/07/blog-post_43.html
Сергей Шелин:”Российские власти упрощают технику общения с подданными. Заставить или запугать — вот и все методы воздействия.
Режим все меньше сил и средств тратит на то, чтобы убедить подданных в своей для них важности и полезности. Да, старая политика себя исчерпала, а новую придумать не умеем. Совершенно верно, мы в тупике. Но придираться к себе не позволим. Нас шокировало, что нашу власть начали ставить под вопрос. Сидите и не рыпайтесь, а то накажем. А захотим, так и накажем просто так. Кому не нравится — уезжайте.
Временный успех примитивного силового курса объясняется не столько мощью режима, сколько слабостью общества. На тех участках, где люди твердо отстаивают свои интересы, система иногда отступает. Но таких участков очень мало. Престиж системы упал, но сколько-нибудь широкой оппозиционной коалиции, объединившейся вокруг позитивных идей, в стране нет, и в ближайшее время, видимо, не будет.
Отказ от поверхностного благолепия, от фальшивого, но назойливо рекламируемого единства низов с верхами, происходит только сейчас, буквально на глазах. Мне приходилось уже писать о нарастании взаимной нелюбви начальства и широких масс. Но непопулярный режим может довольно долго существовать, даже и не раздавая каждодневных пинков своим подданным. Главное — не злить их по пустякам.
Наш режим, немного поколебавшись этой весной, выбрал другой вариант. Не зная, как стать скромным, он старается выглядеть устрашающим. От подданных ждут уже не любви, не уважения и даже не равнодушного терпения, а только капитуляции.
Зови нас жестокими, зови несправедливыми, да хоть левиафанами обзывай — нет проблем. На любовь не претендуем. Но не вздумай помогать Навальному или кому угодно претендовать на власть, конкурировать с нами. Разрешаем даже «бороться», при условии, что это не создаст политических угроз. А вот если создаст — береги голову.
Очень простой и на какое-то время эффективный ответ на недавние призывы Алексея Навального смело выходить на улицы, потому что, мол, почти никого все равно не арестуют и совсем уж маловероятно, что изобьют. Система всеми своими звеньями старается доказать, что это не так, и пострадают именно многие. Масштабы кампании запугивания всех категорий молодежи, подозреваемых в склонности к уличным акциям, огромны. И то, что это произвело впечатление как минимум на часть активистов, не вызывает сомнений.
Люди калибра Кирилла Серебренникова, полагавшие, что защищены своей известностью и крайней осмотрительностью, потерпят, видимо, только моральный ущерб, хотя и тяжкий. Однако их подчиненным рассчитывать на то, что кара будет символической, видимо, не приходится. Культурное поле твердой рукой очищают от всего, обозначающего хоть какую-то самостоятельность, сколько бы публика ни обижалась.
С научным полем то же самое. Чтобы найти вуз, в котором признали бы министра Мединского доктором исторических наук, пришлось проявить огромную настойчивость. Но дело, наконец, сделано, и победа Мединского близка. Особенность этой истории в том, что министр отстаивал только собственный интерес. Он с самого начала вовсе и не претендовал, чтобы сообщество российских историков-профессионалов окружило почтением его ученые труды. Эта миссия была бы заведомо невыполнимой. Но система — с высочайшей, надо полагать, отмашки — силой отстояла сугубо личные амбиции чиновника, как бы признав их своими собственными, и сделала это, нисколько не боясь оскорбить и разозлить целую профессиональную группу. Даже наоборот, находя в этом своеобразное удовольствие.