Если смерть оказалась постановкой, любой желающий может объявить постановкой записи разговоров, поимку с поличным, арест, улики, допросы, фигурантов, связь с российскими спецслужбами, сам факт покушения и следующие готовившиеся теракты. Если силовики с не самой блестящей в мире репутацией решились подделать смерть, что им стоит после этого подделать пару допросов или вещдоков?
Дело не в том, могли российские спецслужбы заказать убийство Бабченко или нет. Тот факт, что им иногда приписывают больше, чем они совершили, не отменяет того, что действительно с ними связано в давнем и недавнем прошлом. Они себе во вред слишком непрозрачны, чтобы кто-то поручился за то, что они всегда руководствуются исключительно политической целесообразностью. Но ложная новость о смерти жертвы работает на их разоблачение только для той аудитории, которая и так заведомо убеждена в их виновности. Подтверждает уверенность. Подогревает ярость.
Среди сомневающихся эффект скорее обратный. Даже на далеком от симпатий к России телеканале CNN репортеры на прямых включениях с удивлением произносят то, что казалось немыслимым: «Оказывается, информация, которую украинские власти выдавали нам почти весь день, была ложной. …Также получается, что то, что говорили русские, было правдой. Они не имеют к этому отношения и их ложно обвиняли».
Способ, которым добыта истина, имеет значение, идет ли речь об истине в философском или юридическом смысле слова. Именно поэтому существуют доказательства, которые не могут быть представлены в суде.
Манипуляция правдой создает прочный фундамент для конспирологии. Фальшивый окровавленный труп укрепляет теорию заговоров именно потому, что она построена на идее, что окровавленные трупы, которые нам показывают, бывают фальшивыми.
Хуже того, симуляция становится основой для ретроспективного сомнения в любых прежних утверждениях украинских властей, точно так же как пропагандистское преувеличение и увертки российских СМИ становились основой для сомнения в том, что произносят российские спикеры. Все следующие драматические события, неизбежные в украинской ситуации, надолго вперед получат театральный привкус. Близким следующих жертв, если они, не дай бог, будут, придется тяжело.
Пока неясно, кого и каким образом удалось поймать на сообщении именно о смерти Аркадия Бабченко, одним из объяснений для операции остается сам произведенный на украинское общество эффект. Ненавистный противник не просто в очередной раз обвинен, не просто обличен и взят с поличным, — нет, наши спецслужбы показали, что умеют проводить грандиозные спецоперации, что им верит весь мир. Всех провели. Похоже, к этому привела жажда какой-то очевидной, несомненной победы над противником, накопившаяся в украинском обществе, именно это подтолкнуло власти к избыточной сложности. Особенность таких операций, однако, в том, что эффектно злоупотребить доверием мира можно один раз, зато взывать к нему в следующий будет труднее. Негодование по поводу убийства Бабченко было общим, восторг по поводу эффектной симуляции почти исключительно внутриукраинский.
https://carnegie.ru/commentary/76478
DW.com:”Светлана Алексиевич: Время надежды сменилось временем страха. Время повернуло вспять.
31 мая Светлане Алексиевич — выдающейся белорусской писательнице, пишущей на русском языке, лауреату Нобелевской премии — исполняется 70 лет. Мы предоставляем ей слово.
- О чем я всегда думала больше всего? О свободе. В тюрьме, в лагере человек вообще думает больше всего о свободе, но это не значит, что он знает, что такое свобода.
Мы жили в стране, где нас с детства учили умирать. Учили смерти. Нас не учили, что человек рождается для счастья, для любви, нам твердили, что человек существует, чтобы отдать себя, чтобы сгореть, чтобы пожертвовать собой. Учили любить человека с ружьем.
Мы выросли среди палачей и жертв. Пусть наши родители жили в страхе и не все нам рассказывали, а чаще ничего не рассказывали, но сам воздух нашей жизни был отравлен. Зло все время подглядывало за нами. Поэтому нас изменить очень непросто.
Я все время мучилась: почему страдания у нас не конвертируются в свободу? У нас же принято возвеличивать, начиная с Достоевского в том числе, магию страдания. Как один церковный деятель сказал: слава богу, кончились сытые годы, надо человеку пострадать. Но это уже вырождение идеи Достоевского. Я начинаю думать, что страдания, напротив, цементируют человеческую душу, она больше не может развиваться. Все-таки для развития человеку нужны счастливые, нормальные условия жизни.
Конечно, выросло новое поколение, у которого другая картина мира, но немало молодых людей опять читают Маркса и Ленина. В городах России открывают музеи Сталина, ставят ему памятники. Я не думаю, что есть какие-то поколенческие противоречия, мы не такие уж разные. Да, молодые люди знают языки, хорошо владеют компьютером, у них нет уже таких идейных заморочек… А все равно мы пока еще в одном мире. Еще не знаем, кто мы и куда идем. У нас нет мировоззрения, нет конструкции ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Беларусь — это вообще музей прошлого. А в России? Одна Россия — у власти, другая — у тех, кто называет себя патриотами, третья — у коммунистов, четвертая — у либералов. Россия — всегда предчувствие, всегда проект, никогда до конца не осуществленный.