Все остальное проходит пока в штатном ритме, и вся суть гибридности режима — по выражению Екатерины Шульман — обнажается именно в такие дни, в лакунах и трещинах. Гибридный режим — вещь такая: ты затыкаешь, допустим, одну дырку — но тем самым одновременно множишь новые лакуны и трещины. Особенность режима в том, что он, борясь с политизацией, сам ее в первую очередь и порождает, и сидящие на верхних жердочках, несмотря на звания и бюджеты, вдруг неожиданно для себя начинают подавать голос. Во вчерашней стихийной акции в защиту режиссера и «Гоголь-центра» участвовали люди вполне благоустроенные, причем лично, а не через секретарей; и каждый такой случай усиливает внутрицеховую солидарность, какие-то реактивные механизмы в обществе оттачиваются, такая поддержка становится нормой, и на наших глазах рождается новая культура, новая традиция солидарности.
Было ли это действо в рамках новой «борьбы за молодежь»? «Гоголь-центр» ведь задумывался в 2013 году исходя из благих намерений — как средство для того, чтобы заменить протестной молодежи «улицу»; ради этого понадобились даже экстренные экономические механизмы, ставшие теперь, видимо, удобным поводом для обвинений. Эта стратегия себя не оправдала — вспомним 26 марта; стало быть, механизм типа «Гоголь-центра» признан неработающим. Но если этот визит Минотавра — своего рода месть государства художнику за «потерянное поколение», то это месть самому себе. Страну заново политизировал не Серебренников, а Кремль, устроив всему миру 2014 год. Мало кто тогда мог подумать, что это станет толчком для политизации внутри страны, но оказалось, что это работает именно так: по какой-то внутренней логике даже лоялист 2014 года, «испытав гордость за страну», почувствовал себя политическим субъектом в 2017-м. И когда нам говорят «никакой политики», мы понимаем это теперь ровно наоборот — что это все «за политику»; политизируется тем самым даже та часть общества, которая от нее яростно, до последнего отбивалась, — деятели культуры: «Мы вне политики! Мы вне политики!» И вот 23 мая политика пришла к ним ко всем и сказала: «Приве-е-ет, как вы тут без меня?»
Система сама себя нервирует и сама же успокаивает — как ей кажется. Но единственное, что остается — от этого события и от сотен и тысяч подобных случаев, размывающих, разъедающих сознание слов и действий, — невыносимая, непереносимая, та самая кафкианская атмосфера. Атмосфера, где не живут, а только тянут лямку жизни, и не факт, что она приятна даже тем, кто ее создает. Но именно она в результате и останется — все забудется, а это тут останется насовсем.
http://www.colta.ru/articles/theatre/14905
Игорь Яркевич:”Усманов сравнил Навального с Шариковым.
Я подумал — а кого из литературных персонажей напоминает Уманов? Собакевича. Собакевича путинской России, Собакевича, прошедшего сквозь коррупцию и духовные скрепы.
В общем, интересный заочный диалог Шарикова с Собакевичем
https://www.facebook.com/yarkevich/posts/1212719322172432
Карина Орлова:””передайте товарищу Сталину, что произошла чудовищная ошибка”- святая простота Чулпан Хаматова попросила власти отнестись к Кириллу Серебренникову “без излишней жестокости”.
В России, как например, и в Великобритании, государство обязано лечить больных детей. И в Великобритании лечит, а в России — не лечит. Потому что Игорю Сечину надо закупить чайные ложки в Роснефть по 11 тысяч, не руками же жрать, цитируя Леонтьева. И потому что друзьям Путина — Ротенбергам, Ковальчукам, Шамаловым (ну это семья) надо господряд дать, на котором они заработать смогут кратно. И фсб надо кормить (ну эти ладно, на бизнес присели и доят его), и Росгвардию. И депутатам зарплаты повышать ежегодно.
Поэтому в России у президента можно только требовать выполнять социальные обязательства перед гражданами, а не просить помочь детям. Помочь детям — это обязанность Путина, а не его благодетель. И мы все это знаем, и те, кто просят и рассказывают потом, как “благодаря Путину построена новая больница”, тоже знают.