– Вы сами допускаете, что обойдется без революции? — В смысле без гражданской войны? Да, допускаю. Пространство маневра сохраняется. Оно невелико, но оно есть. Для выхода из тупика, в который они сейчас загнали и себя, и страну, вполне достаточно, чтобы следующий президент собрал конституционное совещание и за два года провел политическую реформу по превращению России сначала в президентско-парламентскую, а потом и просто в парламентскую республику. — И в этом конституционном совещании значительную роль будут играть нацики. — Не исключено. Но если в обществе есть люди с такими убеждениями, они должны быть представлены в парламенте — хотя бы чтобы их было видно. — И получите вы в результате вечный клинч между президентом и парламентом, как в девяносто третьем. — Вот в девяносто третьем все и переломилось. И некоторые тогда предупреждали. В каком-то смысле клинч между президентом и парламентом и есть оптимальное состояние власти. В девяносто третьем Ельцин разрушил всю систему сдержек и противовесов, которую сам создавал. — А вы что тогда делали? — «Чем вы занимались до семнадцатого года?!» Я, к сожалению, был всецело на ельцинской стороне. Как почти весь тогдашний бизнес. В девяносто первом был на стороне защитников Белого дома, а два года спустя — с противоположной стороны.
– А надо было как? — А надо было любой ценой усаживать Ельцина и Хасбулатова за стол переговоров и искать компромисс. Кстати, и расстреливать парламент не было никакой необходимости, потому что профессионалы всех там разогнали за полчаса. В будущей России без парламента вообще никуда не деться, потому что в доброго царя наигрались. Он всегда сначала добрый, потом злой, и мне эта пила — если красивее, синусоида — в самом деле безумно надоела. Царь всегда в конце концов становится заложником окружения, сначала из 7–9 человек, потом они приводят своих, потом те — своих, и в результате вокруг формируется среда, элементарно не пропускающая к нему достоверную информацию. Начинается застой. Потом революция. Потом новый царь.
Идеалистическое представление о том, что руководство государством есть дело всенародное, придется оставить. Народ может и должен определять свою судьбу, выбирая ту или иную управленческую команду, решать вопросы на местном — понятном каждому — уровне, иметь право вето. И умных, и одаренных, и активных всегда меньшинство, и задача власти — сделать так, чтобы все меньшинства в стране уживались оптимальным образом. Все умные. Все умелые. И все дураки — которые тоже ведь меньшинство. — Но в России это управляющее меньшинство долгое время формировалось путем отрицательной селекции, и в результате мы имеем то, что имеем… — Неправда это. В России, как бы странно это ни звучало, любой депутат даже нынешней Думы политически умней и активней большинства избирателей. Иначе он бы там не сидел. И Лукашенко политически умней и активней большинства белорусов, иначе не правил бы двадцать лет. И все эти депутаты начнут демонстрировать совсем другие качества, когда это понадобится. Но сегодня они имитируют глупость, потому что умный парламент не нужен.
– Когда вы поддержали Навального, это многих удивило. Почему? — Ничего удивительного, Навальный талантливый человек, и сегодня он наилучший кандидат от оппозиции — именно для разрушения этой системы. Но к тому моменту, когда он может оказаться во власти, нужно сделать все, чтобы он там был не один. Потому что при существующей политической системе можно сделать царем Навального, меня, вас — и через год начнется все то же самое. Я просто был свидетелем таких перерождений. На моих глазах три человека, тоже талантливых, тоже честных, изменились до неузнаваемости. — Хоть одного можете назвать? — Пожалуйста: Лужков. — Лужков был другим? — Из заместителей Попова он был самым прогрессивным. А потом стал несменяемым. И пора бы уже понять, что несменяемый и невменяемый — абсолютные синонимы.