Мы остались, по-моему, в одиночестве, не имеем друзей, кроме каких-то маргинальных режимов, которым мы платим деньги за это, как сейчас в Венесуэле. Внешнеполитическая доктрина – показать фигу Америке. Еще поддержать всякие диктаторские режимы на том основании, что эпоха либерализма кончается. Я знаю, что это всегда помогает удерживать власть. А удержание власти – это номер один проблема. Не экономический рост, потому что население не ставит эту проблему во главу угла. Не выходит на улицы, не говорит: так, либо мы растем, в нашем положении это примерно 5–7%, с низкого старта, нужны и иностранные инвестиции, и честный суд, чтобы к нам ехали, а не от нас уезжали.
Политики нет. Я не представляю, куда вернуться, где у нас можно сидеть с моими взглядами, точкой зрения оппозиционной. Для чего нужна политика, многие не понимают, как ни странно. Для того чтобы через какое-то время взгляды, сегодня кажущиеся нелепыми, при деградации существующей власти становились все более важными, более явными, убедительными, и постепенно в какой-то момент все уже ясно стало. И не надо стрелять из танков и ждать 70 лет.
Кирилл Рогов:"Диктатор рассказал, что идея свободы устарела и не отвечает чаяниям людей. И чего все так всполошились? А что он вам должен был сказать? Все диктаторы объясняют это. И совсем неслучайно в интервью так настойчиво, многократно звучит тема заботы о простых людях и обращенный к западным лидерам упрек в недостатке ее. Никто никогда так не заботится о простых людях, как диктаторы. Потому что не было бы диктаторов, если бы не было простых людей.
Юрий Пивоваров:"Владислав Юрьевич Сурков — это Сергей Семенович Уваров нашего времени. У обоих яркий талант находить слова для обозначения тех настроений, что носятся в воздухе и не имеют четкой квалификации. Действительно: «Православие. Самодержавие. Народность» — сказано на века. Но и Сурков может: суверенная демократия, долгое государство, глубинный народ. В этом последнем, кстати, соединяются народность и православие. Владислав Юрьевич «поет» путинский режим и обещает ему долгую жизнь. А это уже близко уваровскому самодержавию, русской властной константе, вырастающей из «глубинного» бытия России. Сурковский путинизм тоже имеет прочные корни в отечественном прошлом. Он, по Суркову, не наносен, не «случаен». Органичен — подобно самодержавию.
Напомню: еще в начале ХХ столетия крупнейший отечественный политический мыслитель Б.Н. Чичерин предупреждал:
«Оставаться при нынешнем близоруком деспотизме, парализующем все народные силы, нет возможности. Чтобы Россия могла идти вперед, необходима замена произвольной власти на власть, ограниченную законом и обставленную независимыми учреждениями… Гражданская свобода должна быть закреплена и упрочена свободою политической» (Чичерин Б.Н. Философия права. СПб, 1998. — С. 614–615).
Но Россия не вняла гласу умнейшего своего сына. И даже после десятилетий коммунистической диктатуры и рабства мы предпочли утопию «особого пути». И «близорукий деспотизм», не ограниченный законом и независимыми учреждениями. Одним из виднейших идеологов и творцов такого порядка («не чичеринского») является В.Ю. Сурков. В «глубинном народе» его «суверенная демократия» обретает почву. Путинский режим, по мысли Суркова, именно ей обязан своим существованием.
Владислав Юрьевич ярко описывает современное западное государство, у которого два измерения — внешнее и глубинное (deep state). Внешнее — это выставленные напоказ демократические институты. Глубинное — абсолютно недемократическая сетевая организация реальной власти силовых структур. Механизм — на практике действующий посредством насилия, подкупа и манипуляций. Но все это спрятано глубоко под поверхностью гражданского общества. Оттуда, из темнот этой непубличной и неафишируемой власти, всплывают изготовленные там для широких масс светлые миражи демократии — иллюзия выбора, ощущение свободы. Выбор и свобода неприемлемы для Суркова. Им он противопоставляет «реализм предопределенности». Это только кажется, что выбор и у них, и у нас есть, говорит Сурков.
Он словно забывает, что человек по природе своей обладает свободой воли и поэтому исторический процесс открыт и не предопределен. Владислав Юрьевич продолжает мелодию, уже отброшенную русской мыслью. Так сказать, мелодию культурологии и политологии без антропологии. А ведь еще в начале ХХ века С.Н. Булгаков (да и не только он один) уже знал:
«Там, где есть жизнь и свобода, есть место и для нового творчества, там уже исключен причинный автоматизм, который вытекает из определенного и неизменного устройства мирового механизма, идущего как заведенные часы. Всякая личность, как бы она ни была слаба, есть нечто абсолютно новое в мире, новый элемент в природе… Поэтому мертвому детерминизму, исходящему из предположения об ограниченном числе причинных элементов и их комбинаций, нет места в истории. Поэтому… не может быть теории истории a priori, т.е. конструированной на основании определенного числа причинных элементов. История творится так же, как творится и индивидуальная жизнь» (Булгаков С.Н. Философия хозяйства. — М., 1996. — С. 184).