Мегасрач состоялся. Пушкин сильно задет. Он не только общается по поводу письма с самим Бенкендорфом — он рвется ответить в творчестве. Пытаясь начать на «высокой ноте» — это как раз обрывки из «два чувства дивно близки нам», — он оставляет эту затею (на потом? Навсегда? Потому ли, что высокий тон неуместен по отношению к интимным чувствам? Потому ли, что ему приходится притянуть буквально за уши бога, душу, алтарь, и он чувствует, что всё это фальшиво?). В итоге он пишет вполне законченное стихотворение совершенно низким стилем, оно называется «Моя родословная». Стихотворение длинное, Пушкин в нем описывает своих предков «без прикрас», по ходу оскорбляет десяток знатнейших семей России (включая потомков Меньшикова и Разумовского), объявляет себя «мещанином», Булгарина называет «Фиглярин», напоминает, что пушкинского предка купил сам царь Петр, а не простой шкипер. Стихотворение есть в собраниях сочинений, но сам Пушкин его не опубликовал: видимо, решил, что оно либо слишком резко, либо неудачно (на мой крайне скромный взгляд, оно и правда неудачно).
Смысл ненаписанного стихотворения (если считать эти три обрывка одним стихотворением) достаточно понятен: человек обретает «самостояние», «самость» — независимость и индивидуальность — в осознании себя в роду своих предков, невзирая на то, что они мертвы, а их история трагична. В этой индивидуальности, противопоставленной (как мы видим и из прозаического текста на том же черновике, и из реакции на пасквиль Булгарина, и из стихотворения «Родословная») государственнщине, казенной истории, национализму, посконному патриотизму, и состоит величие человека.
Жаль, что стихотворения не случилось. Впрочем, возможно, Пушкину виднее: не случилось, значит, и не стоило случаться. А в нашем контексте важно другое: вопреки попыткам патриотов на окладе и патриотов в доле, Пушкина непросто вогнать в рамки их посконной идеологии, как только чуть-чуть вникаешь в его тексты и их историю, сразу возникает «самостоящий» человек — индивидуальность, гений, преданный своей семье и своим принципам, а не официальной повестке, властям или «государству».
Какой из этого вывод? «Патриоты» на Руси на редкость мало эволюционируют. У Фигляриных XIX века и Кошмаровых XXI-го — один репертуар, одни манеры и одни тараканы в голове. Тараканы намного более живучи, чем гении: Пушкин умер через 7 лет после написания этого черновика, Булгарин был старше его на 20 лет и пережил на 22. Боюсь, сегодняшние тараканы вчерашним под стать: тараканам вообще не страшна даже радиация, они и «ядерный пепел» переживут.
https://snob.ru/profile/28353/blog/145471
Иван Давыдов:”Россияне возмущаются происками бандеровцев, не замечая того, что происходит у них под носом. Не замечая, как солидные государственные люди крадут у них свободы, деньги и даже гнилую капусту
А если вдруг и очнутся россияне, заглянут в собственный кошелек, задумаются, где деньги, начнут боязливо спрашивать, кто сожрал капусту, — немедленно и совершенно случайно произойдет что-то вроде керченского инцидента. Появится отличный повод еще несколько недель или месяцев рассуждать про враждебные происки украинских неонацистов и восхищаться нашим героическим президентом.
На войне, которой как бы и нет, были все же высокие ставки. Россия поставила на кон свое будущее и проиграла. Теперь у нее будущего нет, у граждан ее нет гражданских прав и свобод, а судя по ароматному дымку, еще и пенсии их догорают в костре несуществующей войны.
Нет и не будет никакого будущего, если Россия не найдет в себе сил, чтобы освободиться от украинской оккупации. Оставить, то есть, выражаясь проще, Украину в покое. И это, увы, только первый шаг. Дальше — тяжелый разговор о том, что натворили в последние пять лет и храбрые отпускники, и генералы в безразмерных фуражках, и героический президент под ликование народа.
Но некогда. Не получается. Неприятно. Неинтересно. Собственные дела неинтересны, собственная жизнь пуста.
https://mbk.news/sences/xroniki-ukrainskoj-okkupacii/
Илья Мильштейн:”пришлось вернуться к наработанным технологиям. К войнушке как средству пробуждения в гражданах чувства смертельной опасности, соединенной с чувством патриотической привязанности к начальству.
Это ведь известная методика, которую не Владимир Владимирович первым использовал в политических играх, зато — на полную катушку. С самого начала, когда он еще только перемещался с Лубянки в Белый дом и был объявлен преемником. Рейтинг его, безвестного ельцинского назначенца, стремился к нулю, но внезапно прославленный террорист пошел походом на Дагестан, вдруг стали взрываться дома — и закошмаренная несчастная большая страна узрела в преемнике своего спасителя. Потом был Мюнхен и прогремевшая речь, в которой российский национальный лидер, сплачивая вокруг себя соотечественников, объявил Западу холодную войну. Потом Грузия. Кульминационным моментом стал Крым, священная Корсунь, отжатая в ходе так называемого референдума, после чего всенародная любовь к президенту, отраженная в социологических опросах, едва не достигла сияющих северокорейских высот.