Отвечать этим выжившим из ума мудакам мне нечего.
Все тут понятно: они смертельно перепуганы тем, что в Международное ПЕН-движение были формально приняты в качестве самостоятельных ПЕН-центров сначала Санкт-Петербургская организация, а теперь вот и Московская, родившаяся из Ассоциации Свободное Слово.
За что перепугались? Да понятно, за что. За домик на Неглинной улице, который много лет благополучно сдают «налево» в аренду. За госдотации, выдаваемые на условиях гарантий, что ревизии и аудита можно не опасаться. За поездки членов «актива» на международные ПЕНовские конференции и съезды в красивые и приятные места.
Этих, обделавшихся, успокою сразу: не нервничайте. Никто вас не тронет. Никто ничего у вас не отнимет. Мы брезгуем.
А всем остальным, кто еще не вошел в «актив», не удостоился чести стать «товарищем из исполкома», а все еще просто молча платит взносы, на которые ПЕН-центр кормит свою бессмысленную администрацию и летает на конгрессы, скажу вот что.
Дорогие друзья! Бегите оттуда сломя голову, не оглядываясь. Бегите, пока они вас с головы до ног не вымазали. Бросьте этих товарищей из исполкома в их собственном дерьме.
Теперь в России есть две живые, здоровые, активные, честные организации людей, работающих со словом,- писателей, переводчиков, редакторов, издателей, журналистов, блогеров. Эти люди заинтересованы не в обладании пыльной избушкой на Неглинной, а в правозащитной работе. В том, чтоб иметь возможность вслух говорить о том, что им важно.
В России есть ПЕН-Санкт-Петербург и ПЭН-Москва. Там будут рады честным и смелым людям.
До встречи. И спасибо всем, кто уже поддержал — словом или поступком.
https://newtimes.ru/articles/detail/171185/
Владимир Пастухов:”Как нам переучредить Россию?
Русские люди в своем подавляющем большинстве сегодня испытывают ностальгию по России, «которую они потеряли», причем каждый — по своей собственной: кто — по Советскому Союзу, кто — по империи Романовых, а кто и по царской Московии. Я же принадлежу к меньшинству, скучающему по России, которой никогда не было — России, где правит закон, перед которым все равны.
Такая Россия должна была появиться вследствие революции, которую совершило, в том числе, и мое поколение, и результаты которой оно закрепило в «лучшей в мире» Конституции, четвертьвековой юбилей которой Россия совсем скоро отметит, вне всякого сомнения, с огромной помпой (собственно, в этом году ей придется праздновать сразу два юбилея: сто лет первой российской конституции (большевистской) и двадцать пять лет последней российской конституции (антибольшевистской).
Но революция не принесла ожидаемых результатов, а Конституция превратилась в дырявый парус, который безвольно повис на мачте попавшей в глухой исторический штиль русской бригантины. Увы, но «мальчики иных веков», воспетые Павлом Коганом, явно не будут плакать ночью по времени, когда внуки большевиков безуспешно пытались повторить «подвиг» своих дедов. На смену славной революции пришла бесславная. И теперь, как бы этого ни хотелось моему поколению, ему уже не удастся переиграть проигранную историческую партию заново. Самое большее, что мы можем сделать, — это успеть ее переосмыслить (пока помним все ходы) таким образом, чтобы тем, кто придет после нас и будет сильнее нас, было легче.
Россия исчерпала себя как империя, перестав быть «конкурентоспособной цивилизацией», еще в прошлом веке (ее текущие успехи, преимущественно обеспеченные «проеданием» советского наследства и благоприятной конъюнктурой мировых рынков, не должны никого вводить в заблуждение), но реформы «по западному образцу» России не помогут, так же как не спасет ее и ревностная защита от этих реформ. Нет таких рецептов в опыте западной демократии, которые помогли бы безболезненно преобразовать огромную континентальную империю со встроенными в ее внутреннюю ткань многочисленными и обширными колониями в современное национальное государство. Нет их и в архаичном опыте старой России.
Выход один — надо идти неторенным путем, быть готовым к тому, чтобы, отказавшись от скомпрометировавшего себя старого, предложить что-то по-настоящему новое, невиданное, нигде в мире не существующее, но подходящее именно для России «здесь и сейчас». Ни власть, ни «реформаторы», ни «охранители» оказались к этому не готовы. У русского общества не хватает смелости воображения для «разрыва шаблона», выхода за исторические флажки, просто шаблон оказался у каждого свой. Но есть и нечто общее для всех — священная корова сверхцентрализованной власти как единственно возможной «скрепы» для России. Каждый норовит покрасить эту корову в свой цвет, но ни у кого не хватает духу ее убить. Только «имперцы» гордятся тем, что их корова «черная», а либералы верят, что ее можно перекрасить, и тогда она станет «белой и пушистой». В этом смысле «имперцы» выглядят даже предпочтительнее, их взгляды менее утопичны.