Но при этом есть крупные фигуры уровня Толстого в отдельных областях. Например, в кинематографе это Сокуров. Или возьмем Кирилла Серебренникова. В своей среде это, безусловно, тоже фигура. И то, что происходит вокруг него, это не разделение, а объединение, это школа солидарности.
Нужно ли высказываться против? Нужно. Но я сторонник ненасильственного сопротивления, чему как раз учил Толстой. Ганди, который был последователем Толстого, сумел воплотить в своей политике практику молчаливого сопротивления. Даже ругаться не надо. Нужно просто встать и стоять на своем.
Но в России эта школа отсутствует. У нас либо «булыжник — оружие пролетариата», либо государственный терроризм. Чтобы сопротивляться ненасильственно — такого у нас не бывает. Возможно ли это? Я не знаю.
Боюсь, что в результате протеста эту систему сметут совсем не наши сторонники и единомышленники. Я вижу, что назревает низовой протест, вовсе не интеллигентский, не либеральный и не демократический. Может оказаться, что у этого протеста запрос на еще более авторитарную систему, более «жесткую руку».
Люди начинают разочаровываться, потому что затронули их интересы. Они видят, что рухнул неформальный договор, который действовал в стране с начала «нулевых». Первый договор был таким: вы не лезете в дела политики — мы не лезем в ваши дела. Мы ничего не меняем — вы ничего не делаете. И, в общем-то, всех это устраивало. После 90-х люди пошли на это, так как устали от бесконечных изменений. Этот договор держался на нефтедолларах. Сегодня они закончились.
Потом, после Крыма, был предложен новый контракт: величие в обмен на продовольствие. Мы вам — величие, а вы соглашаетесь с тем, что живете чуть похуже. И это сработало. Но сегодня и этот контракт исчерпывает себя.
Дальше — первая попытка что-то реально изменить, та самая «пенсионная реформа». И она порождает брожение, причем не среди хипстеров и интеллигентов, а среди опоры власти. Если люди начинают обижаться на власть, чего в итоге они потребуют? Может, это одновременно и правый, и левый поворот? Есть и такое — национал-большевизм. В экономике — левые идеи справедливости, а в политике — правая форма управления.
Западные элиты стали такими, какими являются сегодня, не потому, что они хоть в чем-то отличаются от наших. Просто стало невозможно управлять по-другому. Они стали управлять с помощью демократических процедур, потому что это — единственно возможное. Если в России единственно возможным станет режим репрессий, то власти пойдут на это. Но будут стараться не допустить, им этого не хочется.
https://www.znak.com/2018-09-18/aleksandr_arhangelskiy_vlast_mozhet_soglasitsya_s_zaprosom_na_silnuyu_ruku_i_nachat_repressii
Максим Трудолюбов:”вы не хотите добром принять присланного от нас смотрящего, чтобы как-то по понятиям поделить ресурс
Выборы сломались, и образовался зазор. Он позволяет заглянуть за спины инженеров, которые строили механизм и склонились теперь над поломавшейся деталью. И видна московская логика: посмотрите, сколько мы вам, партизанам и бандитам, дали, а вы не хотите добром принять присланного от нас смотрящего, чтобы как-то по понятиям поделить ресурс.
Представление о себе как о «единственных европейцах», возложивших на себя нелегкую цивилизаторскую миссию в полудикой беззаконной стране, удивительно прочно в государственной Москве. Но ее инженерно-технический подход к удержанию контроля над территорией, понимаемой как ресурс, который нужно поделить по понятиям, показывает, конечно, ее вполне неевропейский характер.
Но оказывается, люди из «не-Москвы» могут такой подход и не принять. И не потому, что все они партизаны, а потому, что они активные и самостоятельные. Но если худшие опасения оправдаются, в Москве все равно будут воспринимать историю в Приморье как бунт партизан. Так комфортнее, потому что это позволяет сохранить позицию цивилизатора, способного навести в дальнем медвежьем углу порядок.
Люди в ответ, конечно, не будут бунтовать — на это не похоже. Смеяться будут. И будет происходить — и уже происходит — падение в цене того главного ресурса, которым кураторы из Москвы заправляют свою нехитрую политическую машину. Это легитимность правления, данная благодаря ассоциации с именем Владимира Путина. Одна его капля может сделать кого-то губернатором, а кого-то миллиардером. То есть раньше могла. Если это ресурс, то у него неизбежно есть цена. И на нее, оказывается, могут влиять даже подконтрольные выборы.
https://www.vedomosti.ru/opinion/columns/2018/09/21/781566-vibori
Мария Снеговая:”выборы-таки (даже такие, косые, и кривые и совершенно нечестные) имеют значение. И это не банальность, а политологический феномен, который характерен для большинства электоральных автократий. Наличие выборов лучше их отсутствия, любая конкуренция лучше ее отсутствия, и при этом часто НЕ ВАЖНО, что за конкурент реально участвует в гонке против кандидата от власти. При наличии достаточного недовольства в обществе, даже самый ничтожный кандидат идущий против кандидата от власти выстреливает. Конечно, выстрелить может что угодно (например, самоподжег уличного продавца), но выборы в этом смысле служат удобной точкой фокализации протеста и успешнее решают проблему коллективного действия.