IV.
Меняющиеся в зависимости от вновь открывающихся обстоятельств аргументы защиты легко охарактеризовать классической формулой «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Для Кирилла, который любит Антонину, эта формула не настолько абсурдна: ну да, представить Антонину убийцей невозможно, и этого «невозможно» достаточно для того, чтобы закрыть дело и выпустить Антонину из тюрьмы. То есть было бы достаточно, если бы дело вел Кирилл, - но дело ведет следователь Колодкин, для которого показания 11-летнего Егора значат больше, чем чувства Кирилла. И даже трогательные подробности взаимоотношений Кирилла и Антонины, регулярно публикуемые Кириллом в интернет-дневнике, невозможно считать давлением на следствие, потому что не действуют на следователя Колодкина такие вещи. Мало ли кто кого любит - свидетельских показаний это не отменяет.
V.
Свидетельские показания, в свою очередь, не отменяют общественного мнения, которое сформировалось сразу и навсегда после первой дневниковой записи Кирилла Мартынова об аресте Антонины. Точнее, нет, не сразу и не навсегда. Чем дольше Антонина сидит в тюрьме, чем раздраженнее тон комментариев следователя Колодкина (городской прокурор запретил ему давать комментарии журналистам, и Колодкин теперь каждый раз, когда к нему обращаются журналисты, говорит, что ему запретили общаться с прессой, и только потом начинает давать комментарии), тем более черно-белой становится картина «новгородского дела», рисуемая защитниками Антонины. В этой картине не остается места ни свидетелю Егору (который в свои одиннадцать лет никак не похож ни на несмышленыша, ни на фантазера, ни на малолетнего гопника), ни странному поведению Антонины после того, как дочка упала в лестничный пролет (Антонина пробежала мимо девочки, на улицу), ни тому, что Антонина сама в детстве чуть не упала с балкона пятого этажа (и это, в принципе, дает богатую пищу для фрейдистских толкований случившегося). Что не укладывается в схему «невиновная девушка - сомнительный свидетель - коварный следователь», то безжалостно из этой схемы исключается. Исключается не по чьей-то инициативе, а само собой: так устроено общественное мнение, и ничего с этим не поделаешь. Интересно, если бы Егор случайно сфотографировал Антонину и Алису у лестничных перил, многие ли поверили бы этим фотографиям?
VI.
Я не знаю, виновна ли Антонина Федорова. Презумпция невиновности требует считать ее невиновной до вынесения приговора, но чем громче хоровое пение общественности, уверенной в несправедливости обвинения, тем меньше места остается для презумпции невиновности. Кстати, на следователя Колодкина презумпция невиновности, очевидно, не распространяется: общественность уверена, что Колодкин нечестный следователь. При этом, если у Антонины есть вполне реальная возможность стать «официально невиновной» в случае оправдательного приговора, то у следователя Колодкина такого шанса нет -каким бы ни было решение суда, следователь Колодкин обречен и после выхода на пенсию слышать о себе: да, мол, это тот самый, который невиновную девушку хотел посадить.
Новгородский журналист Алексей Коряков в статье «Крик на улице Космонавтов и в интернете» («Новая новгородская газета» от 17 апреля) предоставил слово одиннадцатилетнему свидетелю обвинения и процитировал аргументы следователя Колодкина без язвительных комментариев к ним. Теперь журналист Коряков такой же враг общественности, как и следователь Колодкин (а может быть, даже больший). О журналисте Корякове пишут статьи с замечательными заголовками «Коряковская правда» и даже «Коряковщина». Конструкция из фамилии и суффикса «-щин» в последний раз входила в моду лет эдак за сорок до рождения Антонины Федоровой и большинства ее защитников. Такая генетическая память - она вообще откуда, из какой газеты «Правда»? Почему борцы с «коряковщиной» думают, что травля журналиста Корякова поможет Антонине?
VII.
Когда Кирилл Мартынов сообщил в своем блоге, что его жена арестована, это сообщение продублировали десятки блоггеров. К концу третьей недели постов в поддержку Антонины стало заметно меньше: агрессивная активность одних вызывает неловкость других. «Изначально была просьба от друзей разместить ссылку, я и разместил, а потом столько накрутили по поводу этого дела, что только успевай разгребать» - это из дневника киевского блоггера Юлия Чиркова. Оправдываясь за эту неловкость, один из наиболее активных защитников Антонины Федоровой, член Общественной палаты Алексей Чадаев, пишет у себя в блоге: «Я понимаю, от чего перекорежило, к примеру, того же Кашина в связи с этой историей. Ровно от того же, от чего и еврочиновников при виде разбитых витрин в центре Таллина. Это ощущение новой, неуправляемой (и лишь в этой мере деструктивной) энергии рождающейся субъектности. Слепой и грубой силы, попросту говоря. Но ее слепота и грубость - просто следствие необразованности и неопытности в такого рода делах; когда вызов уже оформился, а отвечать на него грамотно субъект еще не в состоянии. Вот и лупит «по площадям», без фокусировки на конкретную достижимую цель».
Чадаев прав. Новая неуправляемая (и потому деструктивная) энергия, слепая и грубая сила - именно ее почему-то принято называть гражданским обществом; словосочетание «гражданское общество» симпатичнее звучит. Так когда-то бандитов называли рэкетирами, наемных убийц киллерами, а (если брать более свежие примеры) отмену социальных льгот - монетизацией. В самом деле, зачем лишний раз травмировать людей?
Другое дело, что если не травмировать, то столкновение со скрывающейся за политкорректными синонимами реальностью способно травмировать уже самих политкорректоров. Знаменитый шансонье Михаил Круг, надо полагать, был изрядно удивлен, когда к нему в дом вломились буквальные герои его песен - без излишних рефлексий, напомним, его расстрелявшие. Представляет ли Алексей Чадаев себя на месте следователя Колодкина или журналиста Корякова - хотя бы героем статьи «Чадаевщина»? Уверен ли он, что «необразованность и неопытность в такого рода делах» станет достаточным аргументом в оправдание тех, на чьем пути он по той или иной причине встанет?
VIII.
За всеми этими спорами судьба самой Антонины Федоровой превращается в нечто второстепенное. Антонина, безусловно, может оказаться невиновной, хоть это и не настолько очевидно, как принято считать среди ее защитников. Вот только для прокуратуры дело Антонины - уже не просто рядовое происшествие, подлежащее расследованию и последующему рассмотрению в состязательном процессе, а почти вопрос выживания. Признать собственную неправоту в такой ситуации - значит расписаться в том, что защитники Антонины правы абсолютно во всем, а их активность давно уже вышла за пределы этого частного дела. Новгородский губернатор Прусак, например, так и не узнал бы о том, что во вверенной ему области судят несчастную мать - теперь наверняка узнает, да и как иначе - пишет же член Общественной палаты, что «в Новгороде по-старинке "из тени" рулят, прикрываясь какой-нибудь вывеской системы "прусак"». Неприятно быть вывеской. Хочется оставаться губернатором. Может быть, даже любой ценой.
Вот только объяснить, что к этой стенке прокуроров и чиновников приперла та самая «неуправляемая энергия рождающейся субъектности», никто никому не сможет. Да и незачем, в принципе.
* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Ольшанский
Майский мент, именины сердца
О вреде гражданского общества
Я проснулся оттого, что за окном пронзительно дудели. Праздники - время дудеть, особенно если вы шастаете по тихому переулку в воскресенье утром. Вопреки музицирующим демонстрантам я минут сорок цеплялся за последний сон - но к десяти часам, когда принялись еще и надрывно кричать, первое мая для меня все-таки началось.