Я сообщила о своем желании заказать портрет, решив, что кого-то этим здесь обрадую. Мне сухо ответили, что сейчас Елена Николаевна крайне занята. У нее много выставок: одна, например, в Ленкоме, другая в Российской государственной библиотеке. И вообще - на заказ она работает лишь в том случае, если с этой просьбой к ней обращаются из властных структур. Потом посоветовали оставить свой номер телефона - вдруг отыщется свободное время, и она позвонит. Сказано это было тоном, из которого ясно следовало, что время не отыщется и звонить не будут.
А вокруг кипела жизнь. Разнообразные люди ходили по коридорам АБОП. Генералы в мундирах. Священники в рясах. Какие-то творческие персонажи с волосами до плеч. Все были довольны собой, у всех явно имелось здесь какое-то дело.
В связи с этим нельзя не упомянуть, что совсем недавно, в декабре истекшего года Академия проблем безопасности, обороны и правопорядка была ликвидирована решением Верховного суда РФ. В результате проверки, проведенной Генеральной прокуратурой совместно с другими организациями, в том числе даже Геральдическим советом, выяснилось многое. Незаконно раздавали разные звания вроде «члена-корреспондента» или «академика». Иностранцев и соотечественников награждали орденами и наградами, зачастую представляя их как государственные. (А Депардье так хорошо смотрелся с полосатой атласной лентой поперек груди!) Своим сотрудникам выдавали корочки, очень похожие на служебные удостоверения серьезных организаций, что «создавало условия для коррупционных проявлений». Сшили себе военную форму, жаловали друг друга генералами… Бывший президент АБОП Григорий Шевченко, вдохновивший Флерову на такие выразительные полотна (в руках смычок и скрипка, на заднем плане - кремлевская башня), подвергнут странному штрафу в пятьсот рублей.
Судя по всему, драматические события никак не отразились на настроении работающих здесь людей. У входа сидел охранник, проверял у входящих документы и прилежно заносил их имена в тетрадь. Над головой его висел тяжелый, как панцирь галапагосской черепахи, герб с изображением щита, меча, лавровых ветвей и двуглавого, конечно же, орла.
IV.
Но надо же кого-то противопоставить этим людям. В повести Гоголя, как мы помним, изображен и другой творец, который «от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика погрузился в него всей душою своей».
Существуют и в наше время артисты, которых интересует лишь искусство, лишь ему одному они служат. Такой художник не захочет рисовать восседающих на троне провинциальных олигархов. Не соблазнит его и предложение написать портрет отставного генерала ФСБ на фоне здания Лубянки. И жену его он не будет изображать в парчовом платье с полутораметровым шлейфом посреди лесной чащи и с радугой над головой. Он примется исследовать, изучать все, что ни видит, во всем сумеет найти внутреннюю мысль и пуще всего будет стараться постигнуть высокую тайну созданья.
И, достигнув совершенства на своем поприще, он познакомит публику со своими творениями. Он будет помнить, что «в ничтожном художник-создатель так же велик, как и в великом; в презренном у него уже нет презренного, ибо сквозит невидимо сквозь него прекрасная душа создавшего».
Поэтому он прилюдно помочится на газету, а потом обрамит ее в рамочку и повесит на стену. Или пустит бегать по выставочному залу стадо свиней с татуировками на окороках. Или выставит перед смятенными российскими олигархами нечеловеческих размеров яйцо, завернутое в фольгу и украшенное бантиком. И огромная толпа посетителей, собравшиеся вокруг арт-критики, кураторы, галеристы будут созерцать это с чувством невольного изумления, а по лицам их готовы будут покатиться невольные слезы. И «скромно, божественно, невинно и просто, как гений» будет возноситься над всем произведение настоящего художника.
Эдуард Дорожкин
Сам пошел!
Рождение скандала
Тщательно срежиссированная обида может быть таким же упоительным занятием, как СПА, поездка в Тибет или, скажем, футбол. То обстоятельство, что за обиду не вызывают на дуэль, а значит - тушка, драгоценная теплая тушка, останется в неприкосновенности, позволяет обижать и обижаться вне всякой меры, напропалую. Обидой нынче считается почти все. Актриса обижается на режиссера за то, что он в ее присутствии похвалил другую. Светская леди обижается на светского хроникера за то, что он поставил ее фамилию после Цейтлиной: «Да как вы смели?» - кричит она. Завлиты театров обижаются на то, что критики хвалят не тех актеров, которые нравятся им. Администраторы обижаются на то, что мы вспоминаем об их существовании только в день премьер. Со мной 24 часа не разговаривала одна дама на том единственном основании, что я назвал Николая Второго «слабым царьком» - хотя, казалось бы, ну кто он ей, да и мне, честно говоря?
«Я ужасно, ужасно обижена», - говорит журналистка, впервые сдавшая текст в назначенный срок и обнаружившая, что он был обозначен раньше реального дедлайна. Обида совсем перестала быть чем-то существенным, важным, значительным, заслуживающим пересудов - и поэтому, только поэтому так нашумела история ссоры видного публициста М. с писателем и правозащитником П. Потому что накал страстей был такой, что даже и самые прожженные наблюдатели социума схватились за голову. Ситуация осложнялась еще и тем, что оба участника невиданной по сегодняшним временам ссоры были - каждый по-своему, конечно, - талантливы да еще и жили в одном подъезде, вместе постились и вместе разговлялись и вместе придумывали, как уменьшить коммунальные платежи - ну во всяком случае, моему воображению хотелось бы видеть именно такие сценки.
Но это - как «Неоконченная» Шуберта, одинокий утес среди ссор, у которых не было ни причин, ни развития, и от которых нет никакого внятного общественного толка.
С театральным обозревателем Донатом Р. мы сидим на террасе бара, что напротив ИД «Коммерсант». Из ворот ИД «Коммерсант» выходит видный молодой человек, приветливо кивает театральному обозревателю и идет своей дорогой. «Что же ты его не пригласил за столик?» - спрашиваю я Доната. «Он не станет сидеть за одним столом с человеком, распускающим про него такие жуткие слухи». «Зачем же ты распускаешь их про него?» - спрашиваю я. «Не я, а ты», - отвечает Донат. «А как зовут этого молодого человека?» - я был в искреннем недоумении. «Дантон Миловский».
Тут уж я вообще расстроился: имя Дантон было известно мне из учебников истории, фамилию «Миловский» я тоже знал, поскольку ухаживал за Верой Миловской из параллельного класса, но вот имя и фамилию, стоящие рядом, я слышал впервые - и уже хотя бы по этой причине слухов распускать не мог. Довольно часто якобы «обидчик» оказывается в ситуации без вины виноватого. И это, конечно, хуже всего - потому что, не ведая за собой вины, очень сложно подобрать надлежащее искупление. Особенно если ссора произошла из-за неверно выбранного слова, упавшего на плохое настроение, и только.
В русском языке вообще много словечек, которые, при внешней своей незлобивости, содержат сильнейший отрицательный заряд, критическую массу «подколодности». К услугам злослова огромное количество лексических единиц, унижающих человеческое достоинство не на уровне содержания, а по форме. Особенно обидными бывают глаголы. «Выеживаться», «выкобениваться», «выдрючиваться», «телепаться» - по степени гнусности эти глаголы-гранаты могут соперничать разве что с «юмориной». Но иногда и самые обычные вроде слова способны нанести смертельную обиду. Мне стоило больших трудов помириться с лучшим другом, полгода не отвечавшим на звонки, мейлы и дружеские приветы, передававшиеся с разного рода Антонами Прокофьевичами мужского и женского пола при каждой удобной и неудобной возможности. А дело было так.