Так бедный сын начал таять, вдали от родных, не сознавая своей опасности. Бывшая казенная прислуга сына, его денщик, просил сына полечиться, временно не выходить из дому, но он, как честный служака, не хотел и слышать об этом, что и привело к роковой развязке… И вот ночью как-то сын почувствовал себя плохо, денщик уже собрался спать, как вдруг слышит какой-то стук в двери, он сейчас же обратил внимание и, подойдя к дверям, застал моего бедного сына повисшим всей тяжестью тела на ручке двери, которой он и стучал, ища помощи, но кричать по слабости не мог. Сейчас же денщик поднял его и, едва доведя до кровати, уложил его, как послышалось в груди какое-то xpипениe и клокотание, кровь хлынула горлом, отчего сейчас же сын лишился чувств. Растерянный денщик побежал за начальником юнкерского училища генералом Лайминг, чтобы просить помощи. Генерал сейчас же прибыл, дал сыну фельдшера и окружил его чисто отеческой заботой. 24 сентября утром я получила телеграмму: «Коля болен». Надо было подумать, что сделалось со мной, когда я прочла эти слова, сердце как бы упало у меня, и я долго оставалась неподвижна: внутренний голос говорил, что дело серьезное. Надо было скорее собираться в дорогу, а тут слезы так и душили меня. Вечером муж провожал меня. С невыразимо тяжелым чувством поехала я в Москву. Между тем, сын мой, извещенный о моем приезде, хотел замаскировать свою болезнь, чтобы не огорчить меня, но силы оставили его и не дали привести в исполнение его искреннее желание. При встрече с сыном радость наша была неописанная, мы расцеловались, но, вглядевшись в него, я испугалась, увидя его изнуренным. Он хотел много со мной поговорить, но у него не хватало сил. Среди нашего разговора он вдруг, ища утешение во мне, спросил меня: «Мама, как ты думаешь, скоро я буду здоров?» На это я уверяла его, что он скоро поправится, и мы опять поедем в Одессу.
Я просила у доктора разрешение перевезти сына в Одессу, так как там еще тепло, и на это он дал свое согласие. Медлить нельзя было, и начались наши сборы. Сын бедный кашляет, идет горлом кровь. В вагоне было душно, он задыхался. Мне так тяжело было видеть его угасающим, что не раз утирала я украдкой скатившуюся слезу, при встрече взглядов с сыном всегда старалась быть спокойной, чтобы он не понял опасность своего положения. Какая ужасная минута была, когда поезд подошел к Киеву и вместо обыкновенной радостной встречи, его встретили товарищи и носилки. Бедняжку бережно уложили и понесли на вокзал, где мы отдыхали три часа, ожидая поезда в Одессу. Надо тут было видеть любовь товарищей, как все окружили его, как каждый хотел сказать ему свое утешительное приветствие, и сын мой, видя это, положительно ожил. У него неизвестно откуда явилась бодрость духа, оживление и он немного даже поговорил. Тяжело было сознавать, что он такой же молодой, как и его товарищи, но что уже не жилец земной. Доехали мы до Одессы. На вокзале встретил нас мой муж. Войдя в вагон, он и не предполагал, что сын так серьезно болен, но когда увидел его, то горько, горько заплакал.
Пригласили сейчас же доктора Сабанеева. Доктор Сабанеев, выслушав его, сказал, что у него острая простуда; прописал микстуру и велел принимать два раза в день по ложке. Когда доктор уходил, я его спросила еще раз, что у моего сына, он опять сказал, что острая простуда, но я видела по лицу доктора, что у моего сына опасная болезнь и просила не скрывать от меня. Со слезами на глазах я упросила доктора Сабанеева пригласить консилиум, что он обещал. Мужа же я просила пригласить военных врачей. Приехали доктора Петровский и Сахаров, лечивший командующего войсками Одесского военного округа графа Мусина-Пушкина. Они выслушали сына, сказали, что острая простуда, прописали успокоительные порошки и уехали. Сын между тем задыхается, харкает кровью, жалуется, что мало ему воздуха, и чтобы облегчить его страдания, перевозили мы его с мужем из комнаты в комнату.
Наконец, приезжает доктор Сабанеев и с ним доктор Бурда. Они оба выслушали сына, осмотрели его, и доктор Бурда нашел, что у сына опасная болезнь, посоветовав его немедленно везти на излечение в Египет. Сыну же, вместо успокоения, доктор Бурда объявил категорически, что если он не поедет в Египет, то умрет через две недели. Вхожу я потом к сыну, а он мне говорит: «Хочешь, мама, чтобы я скоро умер, то оставь меня здесь, а если хочешь, чтобы я жил, то вези меня в Египет». Ну, каково же бедному сыну было выслушать этот приговор. Решение ехать было бесповоротное, надо было собираться скорее в дорогу, а тут я тревожилась еще, как оставить одного старика-мужа, надо было уложиться, всем распорядиться.
Грустно мне было ехать в чужую, неизвестную страну с больным сыном и покидать старого, не совсем здорового мужа; откладывать же поездку нельзя было. Наконец, пароход отошел, зашумели кругом волны, и с каждой минутой все больше и больше терялось очертание Одессы. Сын лежал, тяжело дыша, и все стонал, а кругом волны своим ревом все заглушали, и тяжело было у меня на душе, невзирая на новую обстановку - картину бесконечного моря; и притом началась у меня ужасная головная боль. И вот среди моих горьких дум вдруг сын подзывает меня к себе и говорит слабым голосом: «Мама, не дай меня выбросить за борт, если я умру». Он чувствовал себя очень плохо, сказав эти душу раздирающие слова. Когда он вздремнул, то я вышла на палубу поискать доктора или фельдшера. Капитан парохода рекомендовал мне пароходного фельдшера, фельдшер пригласил доктора, мы познакомились, и я просила его незаметно расспросить сына о болезни. Когда же доктор вышел на палубу, он мне сказал, что у него скоротечная чахотка, что у него большая каверна в правом легком и что он больше трех месяцев не проживет. Я заранее знала, что лишусь моего единственного, дорогого сына, и что должна все же ехать в неизвестную страну, и что-то там нас ожидает. И как ни грешно докторам, зная заведомо, даже видя уже слабость больного, все же посылать на излечение, лишь бы отделаться от такого неизлечимого человека, и как безжалостно эти доктора истерзали мою душу, послав меня, нервную, полную горя, женщину, в такую даль. Сын мой слабел все больше, питания на пароходе никакого для больного, потому что кормят плохо, и я питала его лишь только яйцами и печеными яблоками, взятыми мною из Одессы. Наконец, добрались мы до Александрии, но очень поздно, так что надо было ночевать на пароходе.