Еще советские лидеры заложили страшный развал Российской империи (название «Советский Союз» я не признаю) созданием всех этих национальных республик. Мне еще в сорок девятом году азербайджанцы говорили: как только вы, русские, слабее станете, мы вас всех отсюда выгоним.
Потом уж я перебрался в Москву, и для меня открылся бардак наивысшего уровня. После смерти Сталина я стал работать в Юркомиссии Совмина, занимался кодификацией законов, но на самом деле пересмотром законодательства сталинского времени. Сидели мы в здании Верховного суда. У нас тогда были такие полномочия, что мы могли вызвать для объяснений любого чиновника, вплоть до министра сталинского правительства, даже если он был уже на пенсии. И вот тогда я узнал, что к восьмидесяти процентам указов Сталина сам Сталин не был причастен. У Поскребышева было факсимиле его подписи, по ночам приходили просители, и секретарь в двух экземплярах штамповал эти документы. Вот такова советская юридическая практика.
Я, кстати, спрашивал своих родственников, старых большевиков, что ими двигало. Так они мне отвечали, что представляли себе до семнадцатого года социализм в России совсем другим, не таким, который получился. В общем, это была их ошибка.
Вот и для меня эта революция сейчас - огромная историческая ошибка.
Константин Владимирович Фролов, 88 лет
Это не просто праздник, а всемирное событие! Революция наглядно показала, с какой жестокостью эксплуататоры могут расправляться с простым народом. Это урок для всего прогрессивного человечества.
Моя мать была в общем-то простым, но честным человеком. В 1929 году она стала председателем колхоза в Ульянинском, в семидесяти километрах от Москвы. Я всего добивался сам. Закончил Подольский аэроклуб и всю жизнь был связан с авиацией.
Так получилось, что в войну я летал на штабном самолете маршала Жукова. Как сейчас помню, в салоне у него стояли большой глобус, алюминиевое кресло и стол с картой. Жуков, конечно, был гений номер два в России - после Ленина. В первый раз я с Жуковым встретился в конце тридцатых в Монголии. Там же, кстати, я получил доступ к архивам и прочитал протоколы допросов Колчака, Унгерна, также семеновцев. После этого я на всю жизнь стал пламенным коммунистом - чтобы больше не допустить к власти таких зверей.
Потом было ЦАГИ в Жуковском, где мы испытывали двигатели. Страшная работа! При мне людям частями от разорвавшихся в аэродинамической трубе двигателей отрезало головы. Трое моих друзей получили рак легких. Конечно, работали за идею, за капиталиста разве кто-то бы стал так страдать?
А вообще, социализм пал потому, что наше поколение надорвалось, не смогло противостоять врагу. А еще потому, что в середине восьмидесятых к власти пришло первое поколение тех, кто не участвовал в войне. В России ведь всегда так, - гражданские люди начинают преступные перемены.
Время социализма, конечно, закончилось навсегда. Для меня лично битцевский маньяк такая веха. Он ведь не из социализма пришел, а из царизма. Я когда-то жил возле Битцевского парка, хорошо его знаю - мой техникум там находился, в бывшем имении Каткова, подаренном ему вместе с парком Екатериной. Ну что вы хотели - «Каков поп, таков и приход».
Арон Михайлович Фридлин, 96 лет
Саму Революцию, октябрь семнадцатого года, я помню смутно. Я тогда находился в детском приюте в Миргороде. Голод - вот что тогда было главное. Ни о чем другом люди не думали. Петроград с Москвой были не близко, и все, что там происходило, казалось очень далеким.
А 1918- 1919 годы я уже помню отчетливо, помню Махно и его банду. Тогда я понял, что лучше революция, даже с голодом, чем бандиты, убивающие невинных людей.
С тех пор для меня Октябрьская революция - это идеалы любви к людям и всеобщего братства. С конца тридцатых годов я был занят на нескольких секретных проектах, здесь доживаю последние дни, но ни разу у меня не появилось мысли, что я или Советский Союз, которому я отдал свою жизнь, в чем-то были неправы.
В палате у меня нет ни телевизора, ни радио. Только книги и фотографии. Жить прошлым сегодня - наверное, самый правильный путь.
Таисия Ивановна Беляева, 87 лет
Для меня Октябрьская революция никогда не была праздником. Ни в советское время, ни сейчас. Хотя я и была членом КПСС, и работала в Министерстве социального обеспечения, вроде «по должности положено» праздновать, но ведь революция принесла столько страданий.
Главная беда социализма - в бытовой неустроенности людей. Отсюда и все беды - за кусок хлеба друг друга топили. Политика тут ни при чем.
Леонид Яковлевич Смирнов, 81 год
Вот Французская революция раскрепостила людей, сделала их внутренне свободными, дала им шанс стать творцами, а Октябрьская революция - это единственный случай в истории, когда удалось создать справедливое государство.
Мои родители состояли в партии большевиков с семнадцатого года, и я горжусь ими. Еще одно завоевание Октября состоит в том, что россияне гордились своей державой. Россия стала не задворками цивилизации, а творцом мирового порядка.
Утром 7 ноября пойду и возложу цветы к памятнику Ленина. Живых цветов у меня нет, сам сделаю бумажные. Хорошо бы снег еще в этот день - ведь красное на белом очень в тему истории.
* ГРАЖДАНСТВО *
Лидия Маслова
Пожарный случай
Трое детей погибли в огне на глазах у матери
От Петербурга до деревни Хапо-Ое километров 30. Сорок пять минут езды по Мурманскому шоссе. Я еду туда, чтобы поговорить с женщиной, у которой 17 сентября в сгоревшей квартире погибли трое детей - разнополые близнецы трех лет и девочка, которой исполнился один год и семь месяцев. Из новостных сводок, которые мне удалось насобирать накануне, не понять конкретных обстоятельств, кроме намеков, что пожарные, видимо, были вызваны слишком поздно, а где находились при возгорании взрослые, которые могли бы спасти детей, неизвестно.
Для ребенка, оставшегося без матери, придумано слово «сирота», а для матери, потерявшей детей, в языке ничего не предусмотрено, он как бы в принципе отказывается обозначать такую ситуацию, и я, рассматривая громоздящиеся на пригорке неказистые серенькие домишки Хапо-Ое, совершенно не представляю, повернется ли вообще у меня язык задавать вопросы, какие и кому. Для начала не у кого даже спросить, где находится сельсовет, отдел муниципального управления или как тут это называется: во втором часу ноябрьского дня улицы деревни безлюдны, но надежда на магазин «Продукты» как на путеводный маяк оправдывается - из подсобки появляется скучающая в отсутствие покупателей продавщица и объясняет, как найти местную жилконтору: «Но только сегодня суббота, они не работают». «Сегодня пятница», - говорю я, впрочем, уже с некоторым сомнением, и продавщица расплывается виноватой улыбкой: «Ой, да, чего это я…»
Контора расположена на первом этаже одного из двухэтажных домиков серого кирпича, построившихся в каре где-то примерно в центре Хапо-Ое, а в центре самого каре высится, в свою очередь, более обширный серокирпичный магазин, и там есть хоть какие-то люди. Внутри конторы обнаруживается пожилая женщина в очках и розовой кофте, которая моему желанию поговорить с матерью погибших детей особенно не удивляется и просит трех топчущихся на лестничной площадке девочек лет 10-12-ти проводить меня к Свете. Девочки ведут меня по раскисшей осенней грязи к дому, где Света теперь живет у сестры своего мужа, Наташи, и по пути рассказывают, что Светин муж пропал два года назад. Дверь открывает светловолосая женщина лет тридцати - это Наташа, которая на просьбу поговорить со Светой тоже не слишком удивляется, приглашает меня внутрь и усаживает за стол в прихожей, совмещенной с кухней. Зато недоумеваю я, когда на крик «Света!» из комнаты выходит миловидная девочка лет 11-ти с распущенными волосами и вопросительно смотрит на меня. «Нет, мне, наверное, не эта Света нужна… - бормочу я, - мне нужна та Света, у которой дети… погибли».