И еще этот ничтожный унылый серый штраф в семь тысяч. Заплатит как-нибудь. Сразу всю сумму, или из зарплаты будут понемногу вычитать. Как там это сейчас делается…
Дальше все продолжится в том же духе. Продолжится монотонное ровное страдание всех и вся. Воспитанницы будут убегать, будут смотреть своими осоловелыми глазами в осоловелые глаза нетрезвых молодых людей, отхлебывать крепкую «Охоту» и слушать гитарное треньканье. Директор будет их искать и опять обнаружит их в обществе нетрезвых молодых людей, и, возможно, от тоски и отчаяния он не будет их «стыдить» и отвешивать подзатыльники, а размозжит им головы или свернет шеи, а нетрезвых молодых людей тоже как-нибудь приведет в бездыханное состояние, или, наоборот, они его: ударят, например, гитарой по голове, а потом обольют бензином и подожгут, и прервется, наконец, серое монотонное однообразие, произойдет, наконец, Событие, и ленты новостей наполнятся сообщениями о Страшном Преступлении.
Но мы о нем писать, пожалуй, не будем.
Дмитрий Данилов
* БЫЛОЕ *
Самаркандские евреи в Москве
Личные записи Элиягу Тозарова
Наряду с известными народами, о которых написано немало, в Российской империи встречались и вполне экзотические. Например, «караимы ветхозаветного происхождения» (так официально величали евреев-горцев) или евреи из Самарканда. Если среди обычного еврейства правом свободного передвижения по империи пользовались только купцы первой гильдии, то жители Самарканда, считавшиеся туземным населением, вовсе не знали пресловутых «местечек». Их не ограничивали в правах. Словно персонажи из сказок «Тысячи и одной ночи», диковинно смотрелись они на московских улицах. Однако общение с представителями «титульного» еврейства быстро стирало эти различия. Об этом рассказывают записи Элиягу Тозарова, представляющие собой любопытное историческое свидетельство. Об авторе известно лишь то, что он служил в Самаркандском аппарате местного правителя Эшмурада, а затем вошел в состав купеческой делегации, направлявшейся летом 1906 года через Москву в Вильно. Записи Тозарова с фарси переведены специально для «Русской жизни» жителем Ташкента Ферузом Камиловым.
Московия - это столица царства Русского, ибо зиждется она на мощи императора и верности народа. Именно через Московию лежит наш путь в Вильно, именно тот Вильно, где будет сионистский съезд для блага еврейского и для установления справедливости еврейской. По крайней мере, мы на это надеемся. Царь Московии переживал трудные времена, когда мы были в станице Его Величества императора Николая II. Государь стоит неизмеримо высоко над всеми подданными и властью своею над ними превосходит всех монархов на свете. Прошло чуть меньше года после восстаний и волнений в Московии, но в то же самое время народ ненавидел всю верхушку аппарата управления страны, это мог понять даже иностранец, даже тот, кто был не знаком с нравом русским. Здесь мы увидели братьев наших, но положение их было намного прискорбнее, нежели наше, самаркандское. Мы имели право на торговлю, занятие различными ремеслами, к нам относились как к туземному покоренному народу, а не как к еврейству в отдельности; может, оно и к лучшему!
Мы видели, как вокруг Московии трудится обычный мужичок. Московия, говорят, очень плодородна. Однако в воздухе пахло революцией, революцией и войной, народ русский после стольких лет нищеты был изморен, нищие становились еще нищее, а дворяне богатели!
Многие дальние районы Московии были бедны, там всегда был приют болезней, холеры и других напастей простого народа, несмотря на то, что практически весь центр и прилежащие районы столицы были богатыми, и каждый русский дворянин пытался попасть в Московию. Для человека было крайним позором или унижением, если его выселяли из столицы или если он попадал в немилость государеву. Таких людей в последние годы было очень много, многих отправляли в вечную зиму, на север, а многих и к нам в Самарканд; отношение к ним со стороны офицерства было хуже, чем отношение к нам. Жители Московии мне не нравятся, Сердари, Авраам и Ицхок относятся к ним с опаской и не доверяют им. После тех бед, которые постигли мой дом и дом Авраама, мы стараемся их избегать. После того, как мы прибыли в Московию, мы остановились у ребе Иосифа и узнали от него во время шаббатнего седера, что русский крестьянин очень сильно бунтовал. Мы слышали об этом от многих приезжих в Самарканд, ибо вести, будь то благие, либо горестные, распространяются быстро. Я сказал, что вообще не доверяю московичам, потому как они ведут торговлю с величайшим лукавством и обманом. Покупая иностранные товары, они всегда понижают их цену наполовину. Иностранцам они все продают дороже. Если при сделке неосторожно обмолвишься, обещаешь что-нибудь, они в точности припомнят это и настойчиво будут требовать исполнения обещания, а сами очень редко исполняют то, что обещают. Есть у них обычай ставить себя посредником между продавцом и покупателем, и, взяв подарки особо и с той, и с другой стороны, обеим обещать свое верное содействие. Так, к примеру, у нас они все забирают практически задаром, а свои блага продают! Вообще, народ в Московии гораздо хитрее и лукавее всех прочих, и особенно вероломен при исполнении обязательств; они и сами прекрасно знают об этом обстоятельстве, а потому всякий раз, когда обращаются с иностранцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая тем внушить к себе большее доверие. Московские купцы стараются устранить всех конкурентов, кто бы они ни были: дворяне, крестьяне или иностранцы.
На следующее утро, во время нашей прогулки, Иосиф рассказал нам, что здесь нас называют «жидовским отродьем», многие христиане выдумывают небывалые истории про нас, только для того, чтобы нас лишний раз ущемить или нанести урон; я уверил Иосифа, что в Вильно совсем все по-другому и что после первого сионистского конгресса, о котором мы все слышали, нам дали надежду на улучшение наших жизней. В Московии к ашкенази относились очень плохо, многие из них под давлением приняли христианство, а многие старались бежать в Германию, да только не всегда успешно. Большинство евреев в Московии все так же бедствовали, они зависели от лояльности правительства по отношению к ним. Одно уже радовало: не было местечек, мы не знали, что это такое, так как нам разрешалось свободное передвижение по империи, так как мы были туземным самаркандским населением, и нас не ограничивали в правах, а зачастую поощряли. Слава Богу, император Александр II избавил ашкенази от «черты оседлости», ибо та скудная территория, на которой ашкенази разрешалось существовать, не отличалась плодородностью, зачастую была вдали от крупных центров, и все это вело к низости нашей культуры. Однако Московия была идеальным центром для того, чтобы стать богатым и заняться фабричными делами. В то же самое время мы ясно увидели, что пропасть между высшим слоем богатых евреев и неимущими еврейскими массами увеличивалась. В городах и селениях евреи страдали от бедности, изнывали под гнетом непосильных налогов. После отмены крепостного права потеряла свое значение деятельность евреев, торговых посредников, и они постепенно нищали. В города, где уже жили тысячи евреев, стали стекаться евреи из деревень. Они старались устроиться на фабрики и заводы, вступая с русскими рабочими в конкурентную борьбу за рабочие места. Зачастую это заканчивалось погромами, изгнанием или общим недовольством.
В Московии, подобно своим братьям в Центральной и Западной Европе, евреи, а также диаспора, стремились к тому, чтобы слиться с местным населением. Нам нравилось слушать Иосифа о возрождении идиш и развитии иврита, многие из нас говорили или, по крайней мере, понимали иврит, но нам был незнаком идиш, и зачастую мы не понимали, о чем вел беседу Иосиф с другими евреями.
Позже мы отправились в синагогу Элиэзера, Иосиф сказал нам, что это был величайший потомок нашего народа, в чем мы убедились позже. Он повел нас по Тверской, на которой мы как раз сидели под небольшим навесом и пили чай. Мне казалось, что люди злы, но только я не понимал, на что. Иосиф по дороге рассказывал, что синагогу разрешили открыть всего год назад, на вопрос «почему» он предпочел ответить на иврите, чтобы окружающие не понимали и чтобы у нас не возникло конфликтов с жандармерией или офицерами, которыми кишит город. Иосиф сказал, что царь Николай Александрович не самый уважаемый и авторитетный человек, зачастую он не сильно обдумывает свои поступки или приказы, в связи с чем приходится мириться с его настроениями, ибо выбора нет, и тогда я понял, что ошибался насчет авторитетности царя и что это мнимое уважение. Авраам спросил, кто такой Поляков, на что Иосиф фыркнул и попросил нас, чтобы мы отзывались о нем с уважением, ибо мы были гостями, а Элиэзер Соломонович Поляков - нашим гостеприимным хозяином. Пока мы шли, я был поражен тем, что на Тверской-Ямской было так много магазинов; один мне понравился более всех - универмаг обуви. Мне нравилась мода русских, она была необычной. Высокие фонари, как мне позже сказал Иосиф, - электрические; по обеим сторонам широкой дороги были дома как минимум в два этажа. А дальше мы увидели деревянные постройки, как мы узнали, их сдавали в аренду приезжим гостям. Повернули и вышли на узкую улицу, по которой расположились такие особняки, о которых можно было бы только мечтать. Сердари отметил, что, скорее всего, здесь обитают знатные рода. Чуть позже мы завернули налево, и Иосиф сказал, что нужно еще немного пройти, так как синагога чуть дальше. Когда мы постучались в двери огромнго особняка, нам навстречу вышел статный юноша с хорошо поставленной осанкой, он был явно смущен при виде нас четверых; я почувствовал, что это злит Ицхока, но немного подтолкнул его, и, поймав раздосадованный взгляд, дал ему понять, что мы гости. Все мы поздоровались, переглянулись, после чего юноша провел нас внутрь особняка, в нем было очень много народу. Иосиф пояснил, что многие евреи лишились своего крова после неудачного бунта против царя, в связи с чем их пристроил Элиэзер Соломонович. Мне уже нравился этот человек, который достиг такого положения при царе, да еще не забывал о своем народе. Мы прошли два зала, в которых встретили около дюжины человек, после чего миновали галерею и вошли в гостиную, шикарно обставленную дубовой мебелью, со шторами изумрудного цвета, более того, с обоями такого же цвета; на полу был расстелен восхитительный персидский ковер - я это определил сразу, ну, нам ли не знать о персидских коврах, после того как мы столько столетий вели интенсивную торговлю с шахом, верным другом нашего города.