Не подумайте - я вовсе не отождествляю свою страну с теми несчастными - а может быть, и счастливыми - людьми, которые все это обо мне написали. Судить о России по интернетным форумам вообще некорректно - в конце концов, по анализу кала можно многое сказать о состоянии вашего желудка, но, боюсь, почти ничего - о вашей душевной организации. Однако это тоже показатель, пренебрегать им не следует. Я не о пресловутом антисемитизме, поскольку когда почитаешь иной еврейский форум - чувствуешь себя ничуть не лучше. Я о честности. Попытаюсь объяснить, что я вкладываю в это понятие.
Когда я писал биографию Окуджавы, мне часто попадались мнения о том, что перепечатывать его ранние, очень «советские» стихи не следовало бы - они откровенно слабы. Но то-то и прекрасно, что его заказные или искренние правоверные стихи откровенно слабы. Он не пытался сделать их сильнее. Скажем, вполне проходимые стихи первой советской оттепели (их было две, вторая - с 1961 года, более радикальная, а я о 1956-1958 годах), - тоже, как правило, совершенно бессодержательны, вызывающе пусты, часто лживы. Но оформлены они вполне грамотно: ассонансная рифма, метафоры какие-то громыхающие… То есть они притворяются стихами - в отличие от ранних опусов Окуджавы, который, как всякий честный транслятор вроде, допустим, Блока, гениально писал, когда что-то слышал, а когда ничего не улавливал - транслировал белый шум.
Вот так и Россия: она не притворяется хорошей.
В большинстве стран мира - особенно, конечно, на Западе, - люди придумали массу фенек и прибамбасов, делающих жизнь переносимой. Политика, отвлекающая от мыслей о смерти или тщете; бытовой комфорт, который многими почитается непременным условием производительного труда; культура всякая, которую высоко ценят и стараются беречь, - в том числе и культура пресловутого быта… Милосердие. Этикет. Отказ от грубости. Деликатность. Как сказано в фильме «Хрусталев, машину!»: «Природа подарила нам предварительные ласки»… Короче, бесчеловечная сама по себе жизнь там сдобрена человечностью - словно огромный, многослойный торт из отрубей покрыт миллиметровым слоем шоколадной глазури.
Россия - честная страна. Она от всех этих украшательств бежит.
На Западе у человека есть соблазн поверить, что он кому-нибудь нужен, что-нибудь может, что в его отсутствие, выражаясь по-бродски, в пейзаже сделается дыра… Что люди друг другу не волки, что у них есть моральные обязательства, что даже в самой беспощадной капиталистической системе, в которой люди ради денег готовы на все, существуют все-таки социальные гарантии, априорная какая-нибудь доброжелательность, верность, в конце концов… Мы же отлично знаем, что все это не так. Россия - самая природная из стран мира: жизнь здесь почти ничем не приукрашена, к условностям традиционно недоверчивы, и каждый знает, что без него прекрасно обойдутся. Никто ничего не стоит, ничье слово ни грамма не весит, и если государству будет надо, оно наплюет на любые принципы, внутренние или международные. Мы здесь с рождения знаем, что сила - право. Мы понимаем, что жизнь груба, и видим ее во всей ее первоначальной наготе, и сами стараемся быть как можно более грубыми. Грубость здесь почитается добродетелью, близостью к корням, органикой, - утонченность подозрительна. Более того: Россию надо даже любить по-особенному. Чем грубей и бездарней ты это делаешь, тем лучше. Любой, кто признается в любви к Родине человеческими словами, - кажется шпионом, штабс-капитаном Рыбниковым, который попался - помните, на чем? Он был нежен с женщиной, которую взял на ночь, и это показалось ей подозрительным.
Сейчас они скажут, что для меня Россия - женщина, которую я, жирный лоснящийся жид, взял на ночь; и будут правы. Не в том, что я так отношусь к Родине, а в том, что таково истинное лицо жизни: это лицо хамское.
Живя вне России, можно на секунду поверить в человечность. Но никакой человечности нет: мы все умрем, и мир без нас не кончится. Никто никому не нужен. Каждому дороже всего его собственная шкура. Иным это знание о жизни является в минуты депрессии, а Россия живет с ним. И я прекрасно знаю, что ни одно мое слово - а именно со словом я работаю и полагаю в этом смысл своей жизни, - ничего здесь не изменит, ничего не остановит и никого не удержит. Это тоже полезно знать, чтобы не обольщаться.
Только здесь возникает блаженное, упоительное чувство своей правоты - когда ты даешь волю худшему в себе и видишь испуг в глазах оппонента. Ты показал ему, что можешь быть хуже - и, значит, победил. Христианство считает, что ради победы нужно становиться лучше, - но у язычников другие принципы. Язычники всегда убиваются за право повторять чужие ошибки. «Им можно было идти к пропасти?! Так мы в нее побежим!»
Наша жизнь - репетиция смерти, учение, проводимое в условиях, максимально приближенных к боевым.
Россия - это огромное пространство, беспощадное к человеку. Но ведь это - лишь псевдоним жизни, которая ничем другим никогда не была.
То, что в этом пространстве выживает, действительно достойно самой высшей пробы.
И за это я тоже люблю Россию.
* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Воденников
Сомнамбулическая честность
Принуждение к любви: Россия как тело
- Ты - моя Родина, а я - твой народ. Нет у меня другого дома, кроме рук твоих, нет у меня полей других, кроме твоей груди. И вообще ты пахнешь яблоками, - говорит.
Че? - переспрашивает Родина, приставляя ладошку к уху (лодочкой) и делая губы уточкой (потому что маразм). - Ты со мной сейчас разговариваешь?
Ро-ди-на ты моя! -орет на ухо. - А я - тво-ой на-р-о-о-о-д! Люблю тебя, говорю. И нет у меня других полей, кроме твоей груди, и твоих рек! Яблоками ты пахнешь, старый дурак!
- А, - удовлетворенно выдыхает «родина» и идет пить кефир.
Потому что это она уже слышала. Неединожды.
… Сто лет назад сидели на кухне пять человек. Одна супружеская пара, и трое - так, одиночки, на данный трагический момент - непарные шелкопряды. И зашел разговор о том, что может ли кто-то из любящих (все почему-то имели в виду не себя, а партнера, далекого или близкого), как гоголевский Андрий, предать родину во имя любви (читай «нас»).
Саша сразу сказал Свете, что мог бы. Света сидит довольная, а мы с Настей обиделись. Но виду не показали. А Рома и обижаться не стал: сидит, чаек попивает, потому что знает, что дальше будет. И чем все это для него кончится.
И, надо сказать, не ошибся.
Кисло поулыбавшись Светиной победе, стали мы все срочно названивать (каждый по своему заветному номеру), чтобы узнать, как там дело обстоит с предательством родины. И Рому заставили.
Настя в трубку что-то щебечет, аж раскраснелась вся. Видимо, там, на другом конце, торгуются. Не сразу родину предают.
Рома вообще не дозвонился. Сидит, печальный такой, табуретку ковыряет. А чего ему еще делать: больше некому ему звонить-то. Лузер он.
А я еще и вопрос до конца не сформулировал, а мне уже так четко, по-военному: «Да. Потому что ты - моя родина. А я - твой народ».
Сомлел я.
…И увидел потом (катится, катится наливное яблочко по синей волшебной тарелочке), как выходит - еще несколько сот лет назад - родина в узких, только что надетых, джинсах из ванной. Застегивает тесную рубашку - и смотрит внимательно на свое лицо в вертикальное коридорное зеркало. И всего-то Родине - 16 лет. И тело ее скользит. И сила бурлит. И на сгибе руки - синяк. И живот плоский. И вроде радоваться Родина должна, что так ее народ любит. Но почему-то не радуется. Потому что тайна в ней, несомненно, есть, а вот смысла - нет.
Потому что Родине во снах все что-то другое мерещилось. Не такое привычное владычество, не такое простое обладание, не партнерство, а нечто не имеющее ни собственничества, ни желания, ни надежды.