Казак, запахиваясь армяком, подпоясываясь кушаком и нахлобучивая шапку на голову, продолжал: «В крестьянской одежде нашего брата-казака рассеяно по Москве довольно. Мы более недели здесь разгуливаем и подмечаем, что поделывают незваные заморские гости. От наших командиров приказано: если кто из казаков подкараулит, где неприятель живет без опаски, простовато - сейчас давать знать в сборное место уряднику, который, смотря по надобности, отряжает такое число казаков, какое нужно для точного исполнения дела. В случаях неудачи ночная темнота скрывает нашу ретираду, а если бы неприятельское преследование продолжалось далее города, в таком случае у нас есть готовые лошади, которые оседланные стоят кругом Москвы в оврагах и лесах: добравшись до этих мест, мы не боимся неприятелей, да они и сами боятся лесов и не суют туда нос».
Я спросил казака, скоро ли будет заключен мир, которого нетерпеливо ждет от нашего государя Бонапарт? Он, вытаращив с удивлением глаза, отвечал: «О каком ты городишь мире? У нас в армии о нем нет ни помину, ни слуху. Главнокомандующий войсками недавно приказал объявить, что теперь только начинается война с неприятелем, но только уже не оборонительная, а наступательная! Правду сказать, наш фельдмаршал Кутузов не дремал, он во все время, пока неприятель пировал в Москве, приготовлял ему славную встречу под Тарутиным. Я ономнясь отвозил пакеты от нашего полковника в главную квартиру, к атаману Платову; проезжая, видел на нескольких верстах устроенные батареи, и подумал: „Ну, вряд ли неприятель прорвется в Малороссию“. Не вернуться бы ему опять на старую Смоленскую дорогу?»
После сего казак, взглянув на звездное небо, прибавил: «Ге! Ге! Как я с тобой заболтался! Вон зарница уже показалась на востоке, пора к товарищам на сборное место. Прощай, молодец! Да смотри, помни наш уговор». И казак ушел, а я отправился на квартиру спать.
На другой день утром, когда я проснулся, первая мысль моя была о казаке; я побежал посмотреть, не произошло ли чего необыкновенного в доме игроков - гусар, но они, как и всегда, сидели спокойно у окон и курили трубки; видно, гвардейские гусары не под силу казакам, подумал я.
Следующей ночью на рассвете я почувствовал, что меня, не слишком деликатно, кто-то толкает в бок, продираю глаза и вижу, что подле меня стоит отец мой и говорит: «Соня! Очнись! Вставай скорее, в доме против нас у гусар произошло смертоубийство». Смекнув, в чем дело, и чтобы скрыть свое замешательство, я притворился как бы спросонья ничего не понимающим, потягивался, позевывал и почесывался, потом, будто бы очнувшись, спрашивал: «Кто? Кого? Где? Когда?» Отец рассказал мне следующее. Только стало рассветать, я подошел к окну и наблюдал погоду, вдруг услыхал в хозяйском доме шум, крик, беготню, и подумал: кто это всполошил наших гусар? Не спешат ли уж они в поход? Не подступают ли русские войска к Москве? За шумом последовала мертвая тишина, как будто бы из дому все разбежались. В это время к нам в избу вбежал, запыхавшись от усталости, мальчик, хозяйский пансионер, и едва переводя дух, прерывисто говорил: «Какое несчастье постигло наших соседей - гусар! Bсе восемь человек убиты. Оружие, амуниция и лошади их похищены. Я был сейчас там и видел в той комнате, гдe они спали, окровавленные их трупы, лежащие в разных положениях. Там теперь наши со всеми офицерами разыскивают, кем совершено убийство».
Услышав о таком ужасном происшествии, все наши домашние, встрепенувшись от сна, ушли на двор собирать от хозяйской дворни дальнейшие сведения об этом приключении. Оставался в избе ты один, соня, и насилу-то мог я разбудить тебя! Пойдем скорее на двор, может быть, узнаем, кто были убийцы.
Через несколько времени мы увидали выходившую большую гурьбу из дома убитых. Гусарский полковник, в задумчивости опустив голову, шел впереди, с накинутым на плечи одеялом, в спальном колпаке и в туфлях на босых ногах; подле него вертелась сатаною хозяйка, мадам, в чепце, надетом задом наперед, из-под него по воле ветра развевались выбившиеся космы седых волос.
Хозяйка дома объявила приказ полковника, чтобы все русские подходили к нему, показывали руки и находящееся на них платье. Между тем как офицеры перерывали домашнюю рухлядь и тщательно осматривали принадлежащие нам ножи и топоры, отыскивая, нет ли на каких-либо вещах следов крови.
Не найдя ничего подозрительного, следователи и сыщики в недоумении качая головами и пожимая плечами, хотели уже оставить избу, как явился опять мой приятель, конюх, и о чем-то донося полковнику, указывал на меня. После сего хозяйка, мадам, вызвав меня на середину избы, начала задавать мне вопросные пункты. Пункт первый: какая была причина моей дружбы с конюхом? Мой ответ был: чистка навоза из конюшни. Второй: что я вчера делал в гостях? Ответ: чистил сапоги и усталый ушел домой спать. Третий: проходя на свою квартиру, не заметил ли я около дома убитых каких-либо шатавшихся, подозрительных людей и не расспрашивали ли они о чем-нибудь меня? На этом пункте я едва не заикнулся, но, вспомнив данную казаку клятву и грозившую мне и всему семейству гибель, с бодрым духом отвечал: нет! Когда мадам перевела мои ответы полковнику, он с досады плюнул и тотчас же со всеми ушел из избы.
Вечером того же дня пансионер, объявивший об убийстве гусар, придя к нам в избу, рассказывал, что полковник с офицерами сегодня, возвратившись из Кремля, были очень невеселы. Мадам сказала полковнику: «Из всего видно, что вы получили неприятность за убитых?» Он, как бы с досадою, отвечал: «Да, сударыня, мapшал Hей порядочно намыл нам головы и твердил, что мы в Москве ничего не делаем, а только гуляем да спим! А сказать правду, так во всем виноват сам Наполеон, завел армию в такую глушь, в которой не отыщешь ни начала, ни конца; одни дремучие леса, да болота, трясины, тундры, да безграничные поля. Мы даже до сих пор не знаем, где находится главная русская армия. Может быть, некоторые ее отряды, врываясь в Москву по ночам, производят подобные убийства, которых в прошлую ночь было не одно наше».
Слушая рассказ пансионера, я душевно радовался и думал: «Молодцы казаки, под носом у победителя полвселенной режут его воинов, как баранов, а он даже и не знает, кто истребляет его непобедимую армию».
Публикацию подготовил Евгений Клименко
Адриан Топоров
Зоил сермяжный и посконный
Опыты крестьянской литературной критики
Положить начало крестьянской литературной критике задумал учитель начальной школы Адриан Топоров. В начале 1920-х годов Топоров, по его словам, «получил возможность крепко осесть на одном месте и производить задуманные опыты крестьянского суда над произведениями художественной литературы». Происходило это в большой коммуне «Майское утро» Барнаульского округа Сибирского края. Коммунары по вечерам собирались в школе для чтения и обсуждения прочитанного. Их мнения были порой неожиданны и резки, порой спорны, но почти всегда сами по себе обладали немалой художественной силой.
В 1930 году Топоров счел возможным выпустить конспективное изложение этих штудий отдельной книгой: А. Топоров. Крестьяне о писателях. Опыт, методика и образцы крестьянской критики современной художественной литературы. Москва, Ленинград, Государственное издательство, 1930.