Близ особняка шикарный пруд, в котором почему-то и разводят рыбу, и каждому разрешают ее ловить.
А еще у многих ярославцев (у Александра в том числе) есть мечта: устроиться на Ярославский нефтеперерабатывающий завод имени Менделеева. Вот где настоящие деньги! Можно тысяч по двадцать в месяц зарабатывать. Но и строго там. Завод огромный, свои улицы, своя ГАИ. Легковым машинам разрешено ездить со скоростью сорок километров в час, а грузовым - тридцать. И если нарушишь - все, тебя внесут в черный список и больше на территорию не пустят.
Так что, может быть, бетон возить и лучше. Поспокойнее, по крайней мере. А денег всегда мало. Хотя моему-то собеседнику грех жаловаться, на прокорм семьи хватает. Одна беда - московская экспансия.
V.
И все же главное в городе Ярославле - храмы. Здесь их множество, они разнообразны, органичны, соразмерны, убедительны. Бродишь по улицам- всюду купола, шатры, шпили, кресты. Один мой знакомый, попав в этот город в первый раз, радостно закричал:
- Я понял, чем прекрасен Ярославль! Здесь зона уверенного приема! Все эти кресты - как антенны сотовых передатчиков! Только для связи с Богом!
Действительно, обилие церквей каким-то образом влияет даже на людей, ни в коей мере не воцерковленных. А в дореволюционном прошлом это ощущение было наверняка еще сильнее. Церковь в те времена была основой ярославской жизни. По крайней мере, одной из основ.
Вот, например, воспоминания некоего ярославского парнишки. «Гуляя как-то летом с товарищами, я заинтересовался открытыми воротами Казанского монастыря… Встал я в этих неожиданно открывшихся воротах и смотрю: выносят хоругвь, икону, торжественно идут и что-то поют монахини. Вдруг одна из монахинь машет мне рукой и зовет к себе. Я снял фуражку и подошел. Она предложила мне нести маленькую невысокую полотняную хоругвь до Загородного сада… и оттуда обратно. Я, конечно, сейчас же согласился… В воротах Казанского монастыря нас встретило великое множество монахинь во главе с игуменьей. Вся наша процессия под звон колоколов и пение громадного монашеского хора вошла в церковь. Та же монахиня, которая пригласила меня нести хоругвь, отобрала ее у меня и ласково расспросила, откуда я, чей сын, кто и чем занимаются родители. Получив ответы, очевидно, понравившиеся ей, пригласила меня приходить каждый праздник к ранней обедне».
И это, разумеется, не единичный случай, а стиль жизни Ярославля XIX века.
Жизнь епархии была для ярославцев чем-то абсолютно свойским. Знали, к примеру, что Аполлинарий Крылов, секретарь консистории, взяточник страшный. И принимали это как само собою разумеющееся. Даже сочинили на сей счет смешную присказку: «Аще пал в беду какую или жаждеши прияти приход себе или сыну позлачнее - возьми в руки динарий и найди, где живет Аполлинарий».
И очень сильно ярославцы осерчали на актера Михаила Щепкина, бывшего тут с гастролями. Когда к Михаилу Семеновичу пришли за подаянием монахи, он произнес:
- До сих пор все, что давал мне Господь, я брал, но сам предложить ему что-нибудь не смею!
Этот экспромт успеха не имел.
Кстати, и при советской власти храмы Ярославля славились на всю страну. Известен случай, когда Алексей Толстой, будучи в Ярославле по своим важным писательским делам, перед отъездом вдруг потребовал, чтобы ему устроили экскурсию по самым знаменитым церквям города. Надо было срочно ехать, его ждали неотложные надобности в других российских городах. Толстого отговаривали, но «красный граф» своего добился.
Ираклий Андроников потом записал: «Едем к Илье Пророку. Рассматриваем старинные фрески. Алексей Николаевич делает тонкие замечания, восторгается шумно».
Можно представить себе эту сцену. Вальяжный сочинитель в окружении секретарей, помощников и прочей свиты оставляет государственные дела, чтоб насладиться зрелищем церковных фресок. Половина окружающих его - сотрудники Лубянки, Толстой это прекрасно понимает. И осознанно идет на риск.
Видимо, и он подпал под влияние «уверенной зоны приема».
Мария Бахарева
Теткина глушь
Саратов: я от себя любовь таю, а от него тем более
I.
Путеводители по Волге посвящают Саратову короткие сухие главки: «один из крупных промышленных центров страны», «весьма разв. судовое движение по Волге», «в центре много особняков, обществ. зданий в стиле модерн, псевдоготики, барокко», «в городе 10 вузов». Да что там путеводители - сами же саратовцы, когда задаешь им вопрос «Чем примечателен ваш город?», тушуются и заученно повторяют все те же зубодробительно скучные факты: красивые дома, длинный мост, развитая промышленность, Столыпин, оперный театр, «еще платье полосатое… музей… впрочем, я не помню».
Особенно выдающихся памятников архитектуры в Саратове нет; никаких масштабных драматических событий в городе не случалось; ежегодно до революции проходившая здесь ярмарка, в отличие от какой-нибудь Макарьевской, имела исключительно местное значение; во время Великой Отечественной Саратов был хоть и довольно близким к линии фронта, но все же тылом. Даже «великие земляки» при ближайшем рассмотрении оказываются лицами второго эшелона: и Чернышевский, прямо скажем, не Лев Толстой, и Федин - едва ли не самый бесцветный из «Cерапионовых братьев», и Яблочков изобрел «электрическую свечу» на два года позже, чем Лодыгин.
В литературе Саратов также не оставил яркого следа. С легкой руки Грибоедова этот город если и упоминается в беллетристике, то мельком, как вечное место ссылки или просто богом забытый край, где доживают свой век маленькие люди вроде чеховского Якова Васильича с лошадиной фамилией: «После того, как его из акцизных увольнили, в Саратове у тещи живет». Литература, как это часто бывает, отражает реальность - в Саратове действительно часто проводят старость и отбывают наказание. За неимением других поводов для гордости саратовцы гордятся и этим. Список именитых узников города знает каждый. Радищева, Костомарова, Лидию Чуковскую, Николая Вавилова и с недавних пор Эдуарда Лимонова чтут как земляков. Стокгольмский синдром наоборот: тюремщики питают слабость к заключенным.
II.
Как всякий провинциальный город без особых достоинств, Саратов полон амбиций. Здесь на каждом шагу висит лозунг «Саратов - столица Поволжья», а экскурсоводы пытаются поразить редких туристов местными достижениями. В Саратове был основан первый в России стационарный цирк, третья в России консерватория, первый детский театр, первая общедоступная художественная галерея. Из недавних достижений - открытый в 2002 году первый в стране памятник Петру Столыпину. Но турист с любопытством озирается по сторонам и видит то, что городские власти желали бы от него скрыть. Он хочет осмотреть общедоступную галерею, но оказывается, что та уже несколько лет закрыта на реконструкцию. В цокольном этаже консерватории работает торговый центр, в котором продаются поддельные сумочки Louis Vuitton. Из-за угла детского театра выходит дряхлая старушка и выливает на обочину ведро помоев.
- Предлагаю вам осмотреть диораму «Саратов - вчера, сегодня, завтра»: панорама города со стороны Волги в конце XIX и в конце XX веков, - говорит экскурсовод. - Это ювелирная работа. Подобного нет ни в каком другом городе Поволжья.
Дальше следует тщательно заученный текст; экскурсия по диораме («Набережная - задворки или лицо старого Саратова») уже много лет входит в обязательную программу экскурсоводческой практики исторического факультета Саратовского университета, так что каждый выпускник знает ее наизусть. Меж тем диорама за эти годы сильно изменилась, в ней проявился подлинный драматизм: в XX веке гостиница «Словакия» рухнула на набережную, часть Соколовой горы сползла в воду, в XIX веке пароход накрыло колокольней стоявшей неподалеку церкви, мостки пристани перекосило. Туристы восхищенно присвистывают, экскурсовод смущается и сбивается с заученного текста.