Мы ехали и ехали на этих «Жигулях», длинный летний день 1998 года никак не мог кончиться, каждую минуту было что-то сказано, каждый час происходило нечто. Но мне все-таки запомнилась именно история про «Ленинград». Непристойности вообще врезаются в память сильней - вполне по правилам древнеримской риторики.
Месяц спустя Борисов позвонил мне и попросил тем или иным образом воспеть коллектив. Я обрадовался предложению, поскольку мне совершенно нечем было заполнить полосу журнала Show, который мы тогда творили вместе с Алексеем Зиминым, Станиславом Ростоцким и Алексеем Казаковым под руководством Осколкова-Ценципера И. В. Продвижением проекта занимался удивительный человек Дмитрий Ханкин (кстати, именно ему принадлежал «мерседес», на котором плясал Бликса Баргельд). Тот факт, что ни одной песни «Ленинграда» я не слышал, меня не слишком смущал. С восторженных борисовских слов я за десять, что ли, минут сочинил первый в истории текст о группе. Вот он:
«„Ленинград“ - представители независимой клубной сцены города Питера - готовят к выпуску дебютный альбом. Попытки раскрутки подобных коллективов (например, „Маркшейдер Кунст“) до сих пор успеха не имели. У „Ленинграда“ есть шансы стать исключением из правил. На сегодняшний день группа покончила с мастерингом 24 песен для диска „Пуля“. Снимаются два клипа. Группе помогает лидер „Аукцыона“ Леонид Федоров (иногда он выступает на концертах „Ленинграда“: играет на гитаре и поет песню „Таня“). Недавно „Ленинград“ прекратил сотрудничество с „Шок рекордз“ и теперь работает с продюсерской группой „Ы“. „Ленинград“, образованный десятком профессиональных музыкантов в 1997 году, играет „ретро-шансон-фолк-панк“, лихую плясовую музыку с матерком - нечто среднее между Томом Уэйтсом, группой Pogues и Аркадием Северным».
Это идиотское, а впрочем, вполне провидческое сочинение было проиллюстрировано даже не фотографией собственно исполнителей «ретро-шансон-фолк-панка», а почему-то черно-белым изображением Исаакиевского, кажется, собора. Не думаю, впрочем, что эта публикация сильно поспособствовала продвижению группы «Ленинград», поскольку буквально через неделю-другую после комической презентации в ресторане «Театро» производство журнала Show было резко приостановлено - в связи с обрушившимся дефолтом. Руководство издания истерически засобиралось в Прагу (это было популярное поветрие среди тех, кто успел хоть что-нибудь заработать). Мы с Зиминым ничего заработать не успели, поэтому в дни кризиса часами сидели на лавочках в районе метро «Маяковская», пили пиво, слушали группу «Адаптация» и от нечего делать следили за передвижениями видного метафизика Александра Дугина, который жил в соседнем дворе. Дугин катался на «Опеле» и грыз чипсы с солью.
Денег на новые пластинки у меня не было, и от нечего делать я стал слушать разнообразный отечественный скарб, который скопился у меня за последний год. В конце концов у меня дошли руки до пилотной пластинки группы «Ленинград» под названием «Пуля». Она, в общем, подтвердила мои опасения насчет резервации. «Пуля» производила впечатление чего-то одновременно и забродившего, и выдохшегося. Определенная ферментация чувствовалась, но ее категорически не хватало. «Пуля», разумеется, была довольно тонкой работой, в некотором смысле даже эталоном блатного декаданса. Однако червоточины преобладали над спелостью, а в этом жанре такое было равносильно гибели.
От группы «Ленинград» вообще и от «Пули» в частности, воротили нос те, кто посчитал ее неумолимым блатняком. На самом же деле, моя проблема с «Пулей» заключалась в обратном. Пластинка, несмотря на весь свой мат и понт, буквально сочилась тем, что впоследствии получит гадкое название «шансон с человеческим лицом». Стилизованная ушлость шансона, присущая «Пуле», никак не вязалась с моими тогдашними пристрастиями, продиктованными, разумеется, Гариком Осиповым (Северный, Шеваловский, etc).
Вообще, любые стилизации на тему советского дворового прошлого были совершенно не ко времени. Назревали натовские бомбардировки Сербии; через каких-то полгода председатель правительства Примаков прямо в воздухе развернет самолет, летящий в Америку, и тогда уже нешуточно запахнет настоящей войной - вплоть до записи добровольцев. «Русский телеграф» закрыли - он так и остался последней газетой мечты, то есть такой, где платили непомерные деньги за художества в форме передовиц. Мой приятель, выходец с философского факультета МГУ по прозвищу Штаубе, в те дни писал мне так: «Это, несомненно, конец девяностых, обрекающий нас с Вами, драгоценный друг, на последующее воспроизведение способа жизни, известного как „диссидентский“, разумеется, в пародийном варианте. Шестидесятые, девяностые, иные оттепели недолговечны и обманчивы. Вот и опять… Ждет нас экономика мобилизационного типа, приоритет, разумеется, „оборонка“. Сотрудничество с сомнительными режимами по всему миру. Милитаризация госидеологии. Серый цвет, пятиэтажки, „заказы“ к празднику. Больше ничего. „Наш президент“ еще на две недели. Ну, на год. Мумия до 2000. Загранпаспорт я делать не буду из предубеждения против очередей и бюрократических процедур. Ужас, ужас…» Вот такие были у ровесников настроения.
На этом фоне «Ленинград» с его ретро-аффектацией казался нелепым курьезом из дореформенного прошлого, поделом канувшим в Лету вместе с горе-панегириком из дурацкого журнала Show.
Под самый занавес 1998 года все тот же Митя Борисов позвал меня на открытие клуба с роковым названием ОГИ и одновременно на запоздалую презентацию альбома «Пуля» - эти события решили совместить как вполне родственные. Был отвратительный рыхлый заснеженный вечер. Я зашел в странное шумливое помещение, увидел стаю ошалевших питомцев РГГУ, догадался, что коммуналки бывшими не бывают. Стоял и злобно думал: «Похоже, я теперь всю жизнь буду писать отчеты об открытии каких-то сквотов в газеты, которые никто не читает, под музыку, которую никто не слушает». Митя повел меня знакомиться с каким-то не последним человеком из группы «Ленинград». Человека звали Сергей. Мне понравилось, как он смотрит, - в этом взгляде сквозила вороватая гордость. Но все-таки этого было недостаточно, чтобы оставаться на концерт. Мы попрощались со Шнуровым, и я не думал, что когда-нибудь увижу его снова.
Книга Максима Семеляка «Музыка для мужика» выходит в издательстве «Амфора»
Денис Горелов
Высота птичьего помета
«Дом на набережной» на НТВ
Терема и халупы. Запах дезинфекции и торты из академического распределителя. Высокие потолки и низкие потолки.
Роман Юрия Трифонова - единственный в своем роде - маркировал новую классовую усобицу середины века, когда тов. Сталин заново рассортировал граждан по изолированным этажам. Пропасть между избранными-ближними-непьющими и голью лапотной усугублялась первичной ступенью развития - когда в полуподвалах было элементарно плохо с шамовкой, а сверху мелодично смеялись и стряхивали вкусно пахнущий пепел. Репродуцированная Латинская Америка - знойная сказка владык и косная скученность масс - стала питательной средой для взращивания разночинных бесов в мятых шляпах и отвергнутых ломбардом очечках, полных злобы и искренней аффектированной зависти: «Почему одним - все?!»
«Дом на набережной» был дочерней Достоевскому высокой литературой низких чувств, литературой греха (меж Д. и Т. в этой ветви бочком затесались несколько серебряновековых фигур среднего калибра). Героиня звалась Сонечкой, избранник ее Глебов носил длинные разночинские патлы и промышлял рубкой дров по задворкам. И было над ними вислое небо и затхлые стены, и тучная громада обитаемого линкора с круизным освещением - что еще разжевывать? Для тех, кому и школьная программа не впрок, автор за пять страниц до конца заводит прямую речь про право имеющих - но это уже зря. Sapienti sat.