Оделся Добрыня скоморошиною — и не узнать! Прошёл ко Владимиру в терем, растолкал всех придверников, вошёл в гридню.
— Здравствуй, — говорит, — князь! Где наше место скоморошье?
Владимир на него разгневался.
— Ты чего, скоморох, слуг моих толкаешь, места своего не знаешь? Ваше место скоморошье на печке на муравленой… [6]
Поклонился скоморох, вскочил на печку муравленую и стал в гусли поигрывать, по струнам поваживать.
Поднесли ему чару вина в полтора ведра да турий рог мёда сладкого; выпил скоморох, не поморщился.
Владимир тогда и говорит:
— Это, видно, не скоморох, а могучий богатырь… Садись-ка, добрый молодец, на любое место: хоть подле меня, хоть рядом с женихом…
Не сел скоморох ни подле князя, ни рядом с женихом, а выбрал себе местечко против наречённой невесты.
Сидит да и говорит князю:
— Позволь мне, князь милостивый, налить чарочку зелена вина и поднести её, кому вздумаю.
— Наливай чару, подноси, кому полюбится, — отвечал князь.
Налил Добрыня чару, снял с правой руки своё кольцо обручальное, опустил его в чару и поднёс Настасье Микуличне.
— Выпьешь до дна, — говорит ей, — увидишь добра, а не выпьешь до дна, не видаешь и добра.
Выпила Настасья вино, а кольцо-то и прикатилось к её губам, схватила она его, надела на палец, оперлась руками на дубовый стол и скопила прямо через питья медвяные, через яства сахарные, воскликнула:
— Не тот мой муж, что подле меня, а тот, что напротив сидит!
Бросилась она мужу в ноги.
— Прости, — говорит, — меня в моей женской глупости, что не послушала твоего наказа, пошла за Алёшу Поповича! Не сама я пошла, силою меня взяли…
Глянул на неё Добрыня, сжалился:
— В твоей вине Бог тебя простит, а вот дивлюсь я князю Владимиру, что он в этой свадьбе сватом был, от живого мужа жену просватал! Дивлюсь я и брату крестовому, Алёше Поповичу: недавно мы с ним в поле встретились, виделись, знал он, что я жив, здоров…
Застыдился Владимир князь, не смеет на Добрыню и глаз поднять, а Алёша Попович испугался, заметался.
— Прости, — говорит, — что я на твоей жене жениться задумал, не осуди меня на моей глупости!
Глянул на него Добрыня так грозно, что все гости притихли.
— Простил бы я тебе эту вину, хоть и эта твоя вина не малая, а вот какой вины я тебе простить не могу: зачем приехал к моей матушке, ты зачем уверил её, что меня нет в живых? Слезила она свои очи ясные, надрывала она своё сердце ретивое, тосковала по своём дитятке любимом… Вот в этой вине нет тебе от меня прощенья!..
Как схватил Добрыня Алёшу за кудри да стал его плёткой похлёстывать, заохал Попович, жениться закаялся… Расходилось богатырское сердце, хотел Добрыня бросить Поповича о кирпичный пол, да подскочил Илья Муромец к Алёше на выручку. Схватил Илья Добрыню за плеча, говорит ему:
— Уйми ты, брат названый, своё сердце ретивое! Не убей ты брата меньшого до смерти!
Бросил тогда Добрыня Алёшу, повёл жену домой. А там уж Мамелфа Тимофеевна затеяла пир горой, встретила их с великою почестью, обняла своего дорогого Добрынюшку, прижала его к сердцу материнскому.
Зажили они по-старому, по-старому да по-бывалому.
Илья Муромец
1. Исцеление Ильи
Широко пораздвинулись тёмные муромские леса, с топями да болотами, с горами да пригорками, с богатыми сёлами да пажитями [7] вперемежку. Среди этих тёмных лесов раскинулось богатое, славное село Карачарово, а в селе том жил старый крестьянин Иван Тимофеевич с женою своею Евфросиньею Яковлевною. Долго у них не было детей, наконец под старость дал им Бог сына, и назвали они его Ильёю. Растёт Ильюша, крепнет, а ни ногами, ни руками не владеет, пошевелить не может, сидит сиднем и год, и два, сидит десять, сидит тридцать лет. Кручинятся отец с матерью, дело их крестьянское, тяжёлое, всюду помощь нужна, а тут такое над ними горе стряслось: всем бы детище их взяло — и умно, и приветливо, а ни сойти с места не может, ни руки не поднимет. Отросла у Ильи борода, просидел он своё место на печи, понаходились отец с матерью по святым угодникам, много было намолено, напрошено, а Илье всё не легчает: и рад бы встать, рад бы всякую тяготу справить, да ноги не носят, нет в них силушки, как брёвна висят, не шелохнутся.
Стояла летняя страдная пора.
Ушли отец с матерью пожни [8] чистить, вырубать лес под поля, а Илья сидит себе в избе по-всегдашнему. Вдруг слышит, просят его в окошко двое нищих калик перехожих:
— Впусти нас, Илья, дай нам воды испить.