Перестал Илья рубить.
Взмолился Святогор:
– Припади, Илья, к щёлочке, передам я тебе всю мою силу, – может, ты тогда справишься!
– Нет, не надо, старший брат, – отвечает ему Илья. – Довольно с меня и этой силы, а то меня земля носить перестанет.
– Хорошо ты сделал, Илья, что меня не послушался: мёртвым бы духом я на тебя дохнул, и сам бы ты мёртвым у гроба лёг. А теперь прощай, мой меньшой брат, возьми мой меч-кладенец, владей моей силой богатырской, а коня моего оставь хозяину, привяжи к гробу, никто с ним не сладит, кроме меня.
Замолчал Святогор, а Илья всё стоит и слушает. Опершись стоит о меч-кладенец, всё думает: не скажет ли ему старший брат ещё слово ласковое…
Трое суток простоял Илья, простился со Святогором-богатырём, привязал ко гробу коня, опоясался мечом-кладенцом, положил поклоны глубокие, смахнул слезу и поехал тихо по Святым горам.
Илья избавляет Царьград от Идолища
Едет Илья по чистому полю, о Святогоре печалится. Вдруг видит – идёт по степи калика перехожий, старичище Иванчище.
– Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредёшь, куда путь держишь?
– Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда, да нерадостно мне там гости л ось, нерадостен я и домой иду.
– А что же там в Царьграде не по-хорошему?
– Ох, Илюшенька, всё в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан – страшное Идолище, всем дворцом завладел – что хочет, то и делает.
– Что же ты его клюкой не попотчевал?
– А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него – что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого.
– Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня, а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты своё платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую: оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня, Илью Муромца.
Раздумался Иванчище, запечалился:
– Никому бы не отдал я своё платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапотки-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают. Да ведь сам не отдам – ты возьмёшь силою?
– Возьму да ещё бока набью.
Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит:
– Одевайся в моё платье богатырское, садись на Бурушку Косматушку и жди меня у речки Смородиной.
Посадил Илья калику на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами.
– А то мой Бурушка тебя враз стряхнёт, – сказал он калике перехожему.
И пошёл Илья к Царьгороду. Что ни шаг – Илья по версте отмеривает, скоро-наскоро пришёл в Царь-град, подошёл к княжескому терему. Мать-земля под Ильёй дрожит, а слуги злого Идолища над ним подсмеиваются:
– Эх ты, калика русская нищая! Экий невежа в Царьград пришёл! Наш Идолище двух сажен, а и то пройдёт тихо по горенке, а ты стучишь-гремишь, топочешь.
Ничего им Илья не сказал, подошёл к терему и запел по-каличьему:
– Подай, князь, бедному калике милостыню.
От Илюшиного голоса белокаменные палаты зашатались, стёкла посыпались, на столах напитки расплескались.
Слышит князь царьградский, что это голос Ильи Муромца, – обрадовался, на Идолище не глядит, в окошко посматривает.
А великанище Идолище кулаком по столу стучит:
– Голосисты калики русские! Я тебе, князь, велел на двор калик не пускать! Ты чего меня не слушаешь? Рассержусь – голову прочь оторву.
А Илья зову не ждёт, прямо в терем идёт. На крыльцо взошёл – крыльцо расшаталось, по полу идёт – половицы гнутся. Вошёл в терем, поклонился князю царьградскому, а Идолищу поганому поклона не клал. Сидит Идолище за столом, хамкает, по ковриге в рот запихивает, по ведру мёду сразу пьёт, князю царьградскому корки-объедки под стол мечет, а тот спину гнёт, молчит, слёзы льёт.
Увидал Идолище Илью, раскричался, разгневался:
– Ты откуда такой храбрый взялся? Разве ты не слыхал, что я не велел русским каликам милостыню давать?
– Ничего не слыхал, Идолище, не к тебе я пришёл, а к хозяину – князю царьградскому.
– Как ты смеешь со мной так разговаривать?
Выхватил Идолище острый нож, метнул в Илью Муромца. А Илья не промах был – отмахнул нож шапкой греческой. Полетел нож в дверь, сшиб дверь с петель, вылетела дверь на двор да двенадцать слуг Идолища до смерти убила. Задрожал Идолище, а Илья ему и говорит:
– Мне всегда батюшка наказывал: плати долги поскорей, тогда ещё дадут!
Пустил он в Идолища шапкой греческой, ударился Идолище об стену, стену головой проломил. А Илья подбежал и стал его клюкой охаживать, приговаривать: