Западные государства либо игнорировали новую практику великого князя московского, либо признавали ее весьма нерешительно. Герцог миланский один раз допустил использование титула царя еще в 1463 г., но лишь тридцать лет спустя Ханс Датский дозволил это Ивану III в форме логического перевода титула «император». Естественно, титул именно из-за этой эквивалентности воспринимался на Западе как оскорбление для императора Священной Римской империи, и поэтому бестактность венского посланника Шнитценпаумера, который в 1514 г. но ошибке назвал Василия III (1505–1533) «императором и государем всея Руси», была особенно пикантной и продолжала играть роль прецедента еще в 18 в. Только гофмейстер Немецкого ордена совершенно официально использовал это обращение с 1517 г. из уважения к сильному соседу.
Если не принимать во внимание внешнеполитическую практику, то и Василий III был коронован лишь как великий князь. Только его сын Иван IV (Грозный) 16 января 1547 г. целиком и полностью принял титул царя. Хотя Московского патриарха еще не было, но самоуверенность русской церкви, в финансовой зависимости от которой находились жившие под османским игом православные епархии, тем временем чрезвычайно возросла. Тогдашний ее глава, митрополит Макарий, был тем человеком, по чьему настоянию коронация семнадцатилетнего Ивана была совершена по модифицированному византийскому церемониалу без согласия восточных патриархов.
Интерес церкви к этому самовольному акту объясняется связанным с коронацией влиянием духовного руководства на самодержавие, которое уже с начала столетия выражалось в признании Москвы как «Третьего Рима». Тем самым московский государь возвышался до ранга «вселенского императора» и потомка византийского императора, что в свою очередь должно было способствовать возвышению митрополита до патриарха. Правда, это удалось только в 1589 г. В остальном коронация как «царя всея Руси» из-за отсутствия легитимации требовала еще и особого обоснования, предшествовавшего церемонии коронации в качестве введения. Возможно, речь шла также о созданном на рубеже двух веков «Сказании о князьях Владимирских», в котором, с одной стороны, «доказывалось» происхождение Рюриковичей от римских императоров, то есть якобы от «родственника» Августа по имени Прус, которого император назначил правителем земель, лежащих по берегам Вислы, а, с другой стороны, перерабатывалась легенда о шапке Мономаха, возникшая после заката Византии. Под последней подразумевается царская корона, которая, по преданию, была подарком императора Константина IX Мономаха (умер в 1055 г.) его внуку Владимиру Мономаху (1113–1125 гг.). В действительности корона, выставляемая в настоящее время в Московской Оружейной палате, изготовлена в Средней Азии в 13–14 в, но обе эти легенды (наряду с другими) могли превосходно укрепить идею «translatio imperii» от «первого» через «второй» к «третьему» Риму. Поэтому самосознание московских царей с самого начала включало в себя по меньшей мере равенство с западным императором, что повлекло за собой немало протокольных осложнений и неприятностей. Уже в 1488 г., когда император Фридрих III предложил Ивану III королевский титул, последний ответил: «Мы божией милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы…».
Но царский титул восходил не только к византийской традиции, явившейся основанием для коронации. Как показывает упомянутое обозначение хана, он содержит и татарский компонент. Поэтому завоевание первого татарского государства-правопреемника Золотой Орды, Казанского ханства, Иваном IV всего спустя пять лет после коронации имело огромное значение для самосознания царя, которое еще более возросло после завоевания Астраханского ханства в 1556 г. Титул тамошнего властителя вошел в царский титул прежние суверены теперь стали сами зависимы от Москвы. Действительно, коронация царей после завоевания Сибири (в 80-е годы) была оправдана владением тремя царствами, но признание титула Западом, в частности католическими государства ми, несмотря на это растянулось на десятилетия. В Вестфальском мире 1648 г. московский государь все еще упоминался как «magnus dux Moscoviae». Польско-Литовское государство в 1634 г. после окончания Смоленской войны впервые временно снизошло до признания, однако для окончательного принятия этого титула потребовалось поражение Польши в начале второй половины столетия. Папа совершил этот шаг лишь в 1685 г. по случаю вступления Москвы в Священный союз, после того как аббат Скарлати за двенадцать лет до этого издал успокаивающий труд, в котором значение слова «царь» опускалось в классификации до уровня короля.
К этому времени московские цари уже давно справились с проблемой, которая доставляла им немало хлопот после прекращения московской линии Рюриковичей в 1598 г. Прежде они и как великие князья всегда могли по праву сослаться на то, что они «изначально» владычествовали на Руси, что они и делали при случае, риторически кивая на частую смену династий на Западе и выборную императорскую власть (см. ранее). Однако после смерти Федора Ивановича русские сами оказались перед совершенно новой ситуацией — «прерыванием царева корня».
Вышли из положения по примеру других европейских государств с помощью выборов 17 февраля 1598 г. На считывавший примерно шестьсот членов Земский собор, состоявший из высшего духовенства, боярской думы (совета высшей аристократии), находившихся в Москве войсковых частей служилого дворянства и представителей московского посадского населения, выбрал на царство Бориса Годунова — сильного человека, бывшего до сих пор регентом (последний Рюрикович был неспособен к управлению государством). Альтернативы не обсуждались или были исключены заранее честолюбивым Годуновым, хотя еще были живы потомки Рюриковичей другой, не московской, линии, а также знатные потомки литовского великого князя Гедиминаса. Но политические обстоятельства благоприятствовали представителю молодого боярского рода, которому, правда, не удалось основать династию: запланированный брак его дочери с выходцем из одного из западных правящих домов не состоялся, а его малолетний сын Федор «правил» в 1605 г. только полтора месяца. Он пал жертвой узурпации трона первым Лжедмитрием, который, будучи в действительности низкого происхождения, склонил на свою сторону народ, выдавая себя за Рюриковича и последнего сына Ивана IV. Однако его постигла злая участь из-за слишком тесных связей с польскими магнатами: и он был свергнут представителями старого русского дворянства под предводительством Василия Шуйского, потомка Александра Невского (умер в 1263 г.), который в 1606 г. был призван на царство друзьями-боярами. Правда, другие — Салтыков и В. В. Голицын — действовали против Шуйского и использовали его военные поражения четыре года спустя для свержения его самого.
Частые смены на троне, как «династический кризис» (С. Ф. Платонов), представляли собой существенную фазу смуты; к этому добавился социальный (крестьянские и казачьи мятежи) и национальный (иностранная интервенция) кризисы. Все три фазы перекрываются и взаимообусловлены. Смута достигла высшей точки во время двух с половиной лет междуцарствия (середина 1610 г. — начало 1613 г.) с временной польской военной диктатурой. В это время впервые в русской истории рассматривались и иностранные кандидатуры на престол. Наибольшие шансы имели Карл Филипп Шведский и Владислав Польский. С последним некоторые бояре даже заключили ограничительный акт по польскому образцу, осуществление которого означало бы конец самодержавия. Тем не менее восхождению польского кронпринца на московский трон тогда временно помешало желание его отца самому стать царем. Правда, это не могло осуществиться, поскольку Зигмунд III, как король Польско-Литовского государства, не мог перейти в православие.