В стране же все выглядело по-другому. Крестьян, башкир, казаков, раскольников, всех недовольных сплотил слух: Екатерина приказала убить Петра III, потому что он хотел дать свободу крестьянам и всем угнетенным народам. Достаточно было искры, и разразилась гроза. Эту роль взял на себя вольный человек с Дона – Емельян Пугачев. Будучи беглым казаком, он продвигался от польской границы до Урала. Казак был уволен из армии из-за постоянных нарушений дисциплины. Пугачев знал о заботах и нуждах людей в деревнях и городах. Он умело использовал мятежный дух и ловко вошел в роль Петра III. Осенью 1773 года как счастливо воскресший царь (Петр III) Пугачев поднял восстание, которое в течение нескольких недель охватило бассейн Волги и Урал. Люди всех низших слоев бежали к нему. Он обещал каждому то, что он хотел услышать. Самара, Пенза и Саратов стали жертвами мятежников. Помещиков, офицеров и государственных чиновников убивали вместе с женами и детьми.
Екатерина был несказанно удивлена разразившимся кризисом. Чернь с убийством и пожаром проникла в светлый мир просветительских идеалов и придворных церемоний. Екатерина быстро очнулась от своих грез. Но не проблема социальной несправедливости тронула ее. Она не понимала бунта. Екатерину не интересовало то, что страна была в огне. Она была уверена, что в течение короткого времени восстание будет подавлено. Ее размышления шли в двух направлениях: как мятежники могли отважиться посягнуть на образ Екатерины как единственной хранительницы всеобщего блага? И что подумают за границей о «Семирамиде Севера»? 10 декабря 1773 года Екатерина писала близкому ей губернатору Новгорода Иоганну Якобу Сиверсу: «Два года назад я имела чуму в сердце империи, на границе у Казани я имею чуму политическую, которая загадывает нам загадку… В любом случае это закончится повешением. Но какая это перспектива для меня, которая не любит вешать. Европа в своем мнении отбросит нас во времена царя Ивана Васильевича, именно такой чести нам следует ждать от этой презренной подлости». Генерал Александр Бибиков, которому было поручено подавление восстания, получил приказ «уничтожить этих преступников, которые позорят нас перед всем миром». На запросы со «всего мира» о том, какая опасность исходит от «пугачевщины», Екатерина пыталась разыгрывать уверенность в себе: это только газеты подняли так много шума вокруг разбойников, которых ежедневно ждет веревка! Только после того как в июле 1774 года после заключения мира с Турцией в распоряжении оказались опытные части, войско «Петра III» смогло разбить восставших под Царицыном на Волге. Пугачев был выдан его же людьми. 10 января 1775 года в Москве он был публично обезглавлен.
Никто не смел больше упомянуть имени мятежника. Связанные с этими событиями места, как, например, Яицкий городок, получили новые названия (Уральск). Последовали массовые репрессии против участников восстания. После Пугачевщины Екатерина окончательно оставила свои обширные помыслы о либерально окрашенных и обязанных духу просвещения реформах. Она ограничила просвещение только собственным духовным чтением, личной ученой перепиской с европейскими просветителями и настоящим потоком бумаги, которую она исписывала более или менее блестящими мыслями. Екатерина, как и другие русские цари, имела первый период реформ, который в ее конкретном случае был тесно связан с просвещением. Этот период сменился в 1775 году консервативным правлением.
В последующие годы царица сохраняла высокую работоспособность. Ее служба России и собственному историческому величию распространялась не только на мечту о просветительской европеизации России. Ни одна дата не запечатлелась в ее сознании более отчетливо, чем 7 августа 1782 года, тот день, когда на Сенатской площади Санкт-Петербурга был снят покров с конной статуи, которую украшала программная надпись: «Petro Primo Catharina Sekunda» – «Петру Первому Екатерина Вторая». Понятие «Великая» было предложено Екатерине относительно рано, в связи с подготовкой Уложенной комиссии. Действительно великой она стала позднее. На Босфоре она открыла дверь к «язычникам», а в Польше создала европейский палисадник для русского дома. В этом она нашла самую активную поддержку просвещенных умов Европы.
Личная радость от власти и остроумного разговора, пышность и блеск, патриархальная благотворительность для русских подданных и величие империи – это были максимы Екатерины, которым подчинялось все ее правление. Империя должна была расти и выйти из изолированного положения, присоединившись к Европе. Петр I приступил к делу с традиционно древнерусской целью о побережье Балтийского моря. Екатерина по духу и воспитанию была европейкой, которая сделала традиции России своим делом и стремилась поднять Россию до уровня всеми признанной великой европейской державы. Для нее больные места на пути России в Европу находились в Польше и Турции. Оба проблемных поля оказались тесно переплетенными.
Польшу делят
На почве славянского менталитета едва ли имелся больший политический антагонизм, чем между аристократическим республиканским королевством с выборным королем и московским самодержавием. Польская аристократическая республика действовала между просвещенным монархом Фридрихом II и Екатериной II как флюгер. Национальное государственное сознание польской знати демонстрировало дегенерационные явления. Демократизация Польши достигла болезненного состояния, а автократы в Потсдаме и Санкт-Петербурге не пытались ничего изменить. В октябре 1763 года умер саксонский курфюрст и польский король Август III. Екатерина протежировала Понятовскому в качестве кандидата на польскую корону. Его сопротивление она преодолела благодаря миролюбивому согласию Фридриха II. Развертывание русских войск оказало давление, и 7 сентября 1764 года Понятовский как Станислав II взошел на польский королевский трон. Екатерина покровительствовала Понятовскому, «потому что он из всех претендентов имел наименьшие права и в дальнейшем должен был чувствовать себя больше обязанным России, чем любой другой». Понятовский проявил стойкость и мужество, когда попытался потребовать для польского короля самостоятельности. То, что Понятовский при этом не только боролся против коалиции Фридрих-Екатерина, но и бросил вызов части польской аристократии, вскоре обнаружилось.
Католическая Польша дискриминировала православных верующих всех слоев. Екатерина требовала равноправия и подкрепила свое желание приказом русским войскам под командованием князя Репнина вступить в Варшаву. В 1768 году парламент вынужденно принял требования Екатерины. Одновременно князь Кароль Радзивилл формировал в городе Бар в Подолии (ныне это Винницкая область Украины) Конфедерацию против православных. Четыре года свирепствовала в Польше гражданская война. Внутриполитическая борьба привела к вводу русских войск. Вскоре положение Польши стало настолько безнадежным, что она представляла опасность для соседей.
Екатерина стремилась подчинить всю Польшу русскому влиянию. Фридрих хотел видеть Пруссию, Бранденбург и Померанию объединенными в территориальный блок. Для этого необходимо было благосклонное отношение германского императора Иосифа II. Вскоре единство было достигнуто. Польшу следовало разделить. 5 августа 1772 года три стороны заключили в Петербурге соответствующий договор. Россия получала белорусские области восточнее Западной Двины и Днепра, Пруссия получила Западную Пруссию, а Австрия взяла себе Галицию до Вислы. Принятие столь решительных мер было обосновано угрожающей Польше анархией. И в Польше тоже бродил дух либерализма и просвещения. Но спокойствие и порядок не наступили. В последующие десятилетия Россия, Пруссия и Австрия вновь должны были заниматься Польским вопросом.
Взгляд Екатерины на Константинополь
В XVIII веке Польша и Османская империя граничили друг с другом в Бессарабии. Турецкий султан не остался равнодушен к развитию событий в Польше, тем более что Екатерина бросала взгляды на северную часть Черного моря. Его побережьем владели татары и турки. Екатерина намеревалась взять Черное море в свои руки и через Константинополь добиться доступа к Средиземному морю. Турецкий султан перехватил инициативу, чтобы остановить натиск русских на юге. В сентябре 1768 года султан Мустафа III разорвал дипломатические отношения с Россией и следующей весной велел крымским татарам совершить нападение на южные русские приграничные земли. Юная императрица пришла в замешательство, но нашла в себе мужество и вскоре в письмах вновь сыпала цветистыми словами: «Видит Бог, не я начала… Сейчас я чувствую себя хорошо, я смею делать то, что могу… Россия может многое, а Екатерина II между тем строит воздушные замки, сейчас больше нет ничего, что тормозит ее движение, и вот разбудили кошку, которая спала, теперь кошка будет охотиться на мышей…» Неуверенность оставалась и исчезла только тогда, когда она заметила, что Вольтер одобряет не только ее военные действия в Польше, но и войну против турок: «…если только турки когда-либо будут изгнаны из Европы, то, я думаю, это произойдет благодаря русским», – писал Вольтер Екатерине в ноябре 1768 года.