Дожидаясь ответа на свой вопрос, Родыгин смотрел в окно. Сквозь листву американских кленов видны были серые пятиэтажные коробки шестидесятых годов, белые девятиэтажки последних лет. Кое-где между ними торчали трубы котельных. Самая ближняя была самой старой. Выложенная из побуревшего кирпича, которого никогда не касалось жаркое дыхание пескоструйных аппаратов, она плавным изгибом расширялась к основанию и напоминала знаменитый хивинский минарет Калян. Родыгин видел его, когда служил в армии.
Никто больше руки не поднял, хотя времени дано было предостаточно. Пришлось отвечать самому.
— А вот я, ребята, — твердо сказал Родыгин, — с Верой не согласен. Смертная казнь — это недопустимая мера наказания. Наказание должно исправлять человека, если, конечно, еще есть надежда его исправить. Например, в Турции нашли оригинальный выход из положения.
Он рассказал, что в Турции, когда поймают выпившего за рулем, заставляют его пройти пешком тридцать километров. Сзади на мотоциклах едут полицейские, следят, чтобы по дороге он не вздумал остановиться или присесть где-нибудь в холодке.
— Лично я думаю, что в этом случае неплохо бы нам поучиться у турок, — сказал Родыгин и посмотрел на пустой стул Филимонова.
Сказано было тем доверительным тоном, который в таких случаях неизменно завораживал его самого, — тоном человека, не только имеющего доступ к закрытой информации, но из уважения к данной аудитории позволяющего себе сказать то, чего в другой аудитории он бы, конечно, говорить не стал.
Страшная турецкая жара сгустилась в классе, от столов дрожащими струями поднялся к потолку раскаленный воздух. Прямо перед собой Векшина увидела уходящую за горизонт, белую от зноя каменистую дорогу. По ней, шатаясь от усталости, брел папа. Его рубашка прилипла к спине, волосы поседели от пыли. Пот заливал ему глаза, иногда он с мольбой о дожде поднимал их к небу, надеясь различить вдали то крохотное облачко, которому, как обычно бывает в южных странах, суждено скоро превратиться в грозовую тучу. Вслед за ним на громадных, с кривыми рогами, ревущих и сверкающих под безжалостным турецким солнцем мотоциклах ехали усатые полицейские в бордовых фесках. Они норовили подтолкнуть папу передними колесами: шнель, шнель!
Закусив губу, Векшина вытащила из портфеля пенал, из пенала — кусочек мела и незаметно выбелила ребро стола. Время от времени Родыгин прислонялся к этому ребру, была надежда, что он выпачкает себе брюки.
Программа беседы была исчерпана, но Родыгин полагал для себя делом чести закончить ее строго со звонком. Шумная благодарность маленьких слушателей, отпущенных по домам раньше срока, не трогала его сердце. К тому же, раз уж заговорили о пьяных водителях, полезно будет рассказать и о том, как с ними поступают в Сингапуре.
— А вот в Сингапуре…
Родыгин умолк, потому что в дверь боком протиснулся Филимонов.
— Можно войти? — спросил он.
Не ответив ему, Родыгин обратился к классу:
— Ребята, что он забыл сделать?
— Постучаться? — догадалась соседка Векшиной.
— Слышал?
— Ага.
— Тогда выйди и войди как положено.
Филимонов вышел, аккуратно прикрыл за собой дверь и три раза стукнул в нее со стороны коридора.
— Войдите, — гостеприимно отозвался Родыгин.
Дверь открылась, Филимонов переступил порог и замер.
— Ну, дальше, — подбодрил его Родыгин. — Что теперь нужно сказать?
— Можно войти?
— Ты уже вошел.
Облегченно вздохнув, Филимонов направился к своему столу, но Родыгин, как гипнотизер, на расстоянии удержал его отвесно выпрямленной ладонью. Филимонов ощутил, как прямо в грудь ему упирается что-то невидимое и упругое, похожее на струю воздуха от вентилятора, только тоньше и тверже. Он задом отступил обратно к двери.
— Теперь нужно попросить разрешения сесть на место, — подсказал Родыгин.
Филимонов молчал. Он чувствовал, что скоро зазвенит звонок. Звонок всегда начинался щекоткой в животе, а уж потом слабым эхом гремел по этажам.
— Давай начнем все сначала, — предложил Родыгин. — Выйди еще разок и постучи.
— Честное слово, меня тошнило! — сказал Филимонов.
— Пожалуйста, — попросила Векшина, — разрешите ему сесть!
Она по себе знала, какое охватывает бесконечное одиночество, если что-нибудь заболит в школе, голова или печень. Недавно на истории у нее пошла носом кровь, Надежда Степановна уложила ее в учительской на диване, и она весь урок пролежала там лицом к потолку, думая о смерти.