Приходили к ней девочки, бывшие подруги, из любопытства, ей становилось плохо. Она их не помнила, и мы потом не решались пускать детей. Даже с братом Иваном ей общаться было трудно. «Ванечка, нельзя так, грех», – только и слышали от неё. Защитить себя не могла, даже словом. Потом плохо стали складываться отношения с матерью, которая не могла сразу оставить свои привычки к курению, раздражению и т. д. А Тане от этого было плохо.
Она снова стала проситься в Дивеево: «Не увезёте, я здесь умру». Пришлось собираться. Она убедила меня, что ничего плохого с ней в дороге не будет. Но я всё же взяла с собой Петю.
Доехали и правда хорошо. У бабы Раи (духовной дочери отца Иоанна) нас ждали. Как-то знали, что мы приедем ещё в этом году. В Дивеево хорошо: храм, службы, источники, мощи батюшки Серафима. Здесь мы увидели первый раз старца Иеронима из Санаксарского монастыря. Когда Таня подошла к нему под благословение, он сразу спросил: «Как мать твою зовут?» Потом нам предложили пожить в посёлке Сатис в четырнадцати километрах от Дивеево, но в двух километрах от источника батюшки Серафима.
Жили мы у одинокой благочестивой бабушки Августы. Весь дом в иконах, сама она поёт на клиросе небольшого храма в честь иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Часто ходили на источник по лесу, где батюшка Серафим хаживал (недалеко и до Сарова, но там закрытая зона). Вода очень холодная, но Таня окуналась по двенадцать раз.
В Сатисе мы познакомились с православными христианами, молились у них, когда не служили в храме, там были и детки: две девочки и мальчик, любившие молиться. У них и наставник нашёлся – благочестивый человек Георгий, много повидавший святых мест. Даже у святителя Николая, Мирликийского чудотворца, был и помазывал деток святым маслом оттуда. Они читали Евангелие, Псалтирь, жития святых, рисовали, играли. Игры у Танюшки были в монастырь или в скит, рисовала монахинь и играла.
В августе приехал протоиерей Александр с матушкой Ириной и двумя девочками. Они жили у нас и тоже подружились. Но через несколько дней Таня начала блажить. Сделалась совсем блаженной. Иеромонаху Никанору, служившему в храме, говорит:
– Дай скуфеечку поносить.
А он даёт. В храме, говорит, у тебя лают и кричат, тебя ругают, а ты не слышишь. Батюшка подходил к ней и говорил:
– Помолись, отроковица, о бабушке, да дарует ей Господь покаяние.
Или ещё что-нибудь такое. А когда собирались среди недели на молитву у соседей, она ползала по полу и целовала всем ноги. Потом батюшка Никанор объяснял всем, что она показывает, как надо смиряться друг перед другом.
Раз взяла свечку и говорит:
– Радуйтесь, благодатный огонь кончается!
Я ей возразила:
– Чему же радоваться?
– Ты, бабушка, что, не понимаешь? Господь придёт!
И ещё берет пирожки, ломает, даёт кошке понюхать, потом нам:
– Ешьте, мы хуже кошки, Мурка не грешит.
Сидит, рисует, устала, а девочки ей говорят, чтобы она отдохнула, мол, завтра дорисует. Она же не соглашается:
– Я завтра уже не смогу, у меня ручки и ножки не будут работать.
Каково было удивление всех, когда утром ноги её не ходили, а ручки все извело, вывернуло. На позвоночнике позвонки в трёх местах отошли друг от друга. И снова колясочка и судно, и лежание.
Надо было вызывать мать и уезжать. Но с Августой, у которой мы жили, вдруг случился инсульт. Она тоже слегла, не могла и голову поднять. А у неё всё готово к пострижению в инокини Дивеевского монастыря. Ей срочно шьют одеяние, а мы с Таней за ней ухаживаем, так как Таня ползать по дому начала. Одно плохо – подползёт, окно откроет, мух напустит, а бить их не даёт, а выгнать их трудно.
Уже идёт сентябрь. Паша уехал, ему в школу. А мы дождались, пока Августу постригли, Таня пела, примеряла её одежду, отдала ей на благословение лучшую свою иконочку «Умиление», я подарила, когда ей было шесть лет. Но для пострига она не пожалела. После пострига Августа (имя у неё осталось то же) стала поправляться, и мы вызвали мать, отца и собрались домой. Приехала мать, а Таня запросилась на источник. Как её туда вести? Наняли машину, приехали, а там батюшка Иероним. Увидел, что Таню на руках несёт Георгий, остановил машину, подозвал их, благословил Таню крестом и сказал: «Молись, Таня Божья, за всех». Она как заблажила, опять стала себя звать Божьей. Танечка попросила благословить её маму. Он перекрестил её издалека крестом три раза, но не стал ждать, потому что много народу бежало к машине.
Поехали домой. Опять Таня не может жить в городе. Продали дачу, купили домик в деревне, рядом с храмом. Прожили мы там с ней месяц. Дом очень холодный, требует большого ремонта, и на зиму нам пришлось опять перебраться в город. Где бы мы ни находились, регулярно причащались, службы, дома тоже молились, читали жития, Евангелие, Псалтирь. Но с Таней везде трудно, её не понимают и не принимают. Дома отец Тихон сказал:
– Таня, тебе учиться надо, я молился.
И Таня стала узнавать слова в книгах. Только спросила меня:
– Если я стану прежней, ты меня любить не будешь?Я её заверила, что всегда любить буду. Зимой мы с ней съездили в Москву к мощам святой блаженной Матроны, в Псково-Печорскую лавру, были у старца архимандрита Андриана. В Верхотурье в женском монастыре она сразу решила отдать для иконы «Умиление» свой серебряный крестик. Игуменья благословила её за это иконочкой. А в мужском монастыре ей дали святыньку – покровец от святых мощей Симеона Верхотурского. И вот Таня начинает постепенно входить в мир. Появляется интерес к одежде, пище, грехов на исповедь пишет целый лист. Появляются все наши грехи, вроде бы и мелкие, но душа скорбит об этом. Сей час она учится в православной гимназии. Учится хорошо. Но память к ней не вернулась. Она всему снова учится. Но у неё стали слепнуть глаза, отмирает клетчатка глаз, и очки не помогают. С октября 2000 года ей дали инвалидность по зрению. Когда началась учёба, появилось общение с большим количеством детей. Теперь у неё появляется желание оправдать себя, появляется осуждение других, непослушание. Стала прекословить на мои наставления, и чем всё это закончится, не знаю.
На этом месте заканчивается рукопись. Но чем же закончилась история? История не закончилась, но промежуточный конец был. Таня, как вы помните, стала инвалидом по зрению, не ходила в школу, только ходила в церковь, молилась, рисовала иконы и, как она сама выражалась, «блажила». Но в один прекрасный день она пошла на богослужение в Знаменский кафедральный собор в Тюмени. И прямо рядом с храмом её сбил чёрный «мерседес». Когда бабушка подбежала к ней, то увидела, что у Тани сломана рука. Девочка была очень бледной, но глаза её теперь уже как-то совсем по-другому смотрели на любимую бабушку. В больнице оказалось, что девочку авария совершенно изменила, она перестала «блажить», стала обычной, нормальной девочкой. Вспомнила всё, что забыла, стала всех узнавать. В больнице оказалось, что к ней совершенно вернулось зрение – полная единица на обоих глазах. Никто из докторов не верил, что ещё день назад она была инвалидом по зрению. Потом она стала всё меньше молиться и ходить в храм. Стала носить брюки. Пошла учиться в университет. Сейчас её не отличить от сотен её ровесниц.
Василий Аксёнов
Рыбалка, спорт, и никаких девочек
Ты, как прежде, зелёным
Мог бы остаться… Но нет! Пришла
Пора твоя, алый перец.
Басё
Душно.
С утра об этом говорят, только и слышу. Как об угрозе, чуть ли не военной. Да о давленне. Один другому, словно жалуясь:
Дохнуть, мол, нечем… как в котле.
Сам я не чувствую, не понимаю. Вдохнул да выдохнул. По мне – нормально.
– Какие, – говорит мама, – твои годы.
– Какие, – говорю, – есть, все мои.
Ну а вообще – давно уже не маленький.
– Да нет, конечно, уже взрослый.
Это не я сказал, а мама.
Так же как старости не понимаю. Вижу, что есть; к себе не применить.
А что парит, и я согласен. Тут разногласий быть не может.
Сосны волнуютсяна Камне. Не от земного труса, а от марева. Папка сказал бы: мельтесят. Мама бы так сказала: зыбнут. Видишь их, сосны, нечётко – как через мутное, с разводами стекло. Древний посудный шкаф стоит у нас на кухне с незапамятных времён – вот в нём такое. Плёнка, бывает, расплывётся от мазута на воде – похоже. Сложно за ним тарелки разузнать и отличить стакан от кружки – преображаются. В детстве прильнёшь, бывало, и любуешься. Словно мультфильм, и будто ты его снимаешь; и режиссёр сразу, и зритель. Точно такой же гробомназывают у Чеславлевых. Или – бухфетом.Но стёкла в том, в чеславлевском, чудней ещё, чем в нашем; киносмешнее. А так они – как близнецы. Кастор и Поллукс. Можно решить, что делал их один и тот же мастер и что жил он, этот умелец, скорей всего, в Ялани. Откуда б кто такой привёз?.. На чём?.. Железной ветки нет у нас, не дотянули, и от морских путей далековато… Не по Кеми же – из берегов бы её выплеснуло… Его, бухфет, и краном с места не сорвёшь, и не столкнёшь его бульдозером – такой он.