Таким образом, фонетика говора обладает ресурсами для введения различения свистящей и шипящей аффрикаты. Но программа введения čʹ и c разная. Для čʹ надо элиминировать позиционную обусловленность шипящей аффрикаты č и повысить у нее тон, т. е. заменить корональную форму языка плоской. Для c надо также элиминировать позиционную обусловленность твердой зубной аффрикаты и заменить твердой аффрикатой мягкую. По-видимому, замена cʹ на c для носителей говора является более трудной, чем введение шипящей аффрикаты, так как c перед гласными появляется очень редко.
Устойчивость мягкого цоканья в говоре с точки зрения фонологии алогична. Аффриката cʹ является единственным переднеязычным палатализованным согласным. Как таковой он ассимилирующе воздействует на предшествующий ś — kośécʹ → kosʹcʹá, śecʹás → sʹcʹas, т. е. спирант из палатального ряда переходит в зубной. При заполненности палатального ряда взрывными и фрикативными согласными можно было бы ожидать: 1) передвижения согласного cʹ в палатальный ряд, т. е. его изменения в ć, который известен как позиционная замена t́; 2) отвердения cʹ в c. Однако ни того, ни другого не происходит — нарушение правила мягкого цоканья проявляется в отдельных случаях в произношении č, č˙, čʹ на месте cʹ при редкой замене cʹ на c. В целом же cʹ держится устойчиво. Эта устойчивость обеспечивается общим звуковым контекстом диалектной речи. Присутствие палатальных фрикативных ś, ź, сочетаний šč, ždž, аффрикат ć, ʒ́ (из t́, d́ после ś, ź) создает общую шепеляво-шипящую нюансировку речи в этом диалекте. Артикуляционный контраст этой тотальной шепелявости создают фрикативные s, z и свистящая аффриката cʹ. Для носителей говора этот артикуляционный контраст привычен и, наоборот, ощущение произносительного дискомфорта может возникнуть при замене cʹ шипящей аффрикатой č, для чего в фонетике говора имеются ресурсы. Это пример того, как общий фонетический фон говора охраняет позиционно необусловленное и внешне казалось бы легко поддающееся орфоэпической коррекции диалектное явление фонетики.
Сказанное позволяет сделать следующий вывод. Социально-политические процессы, характерные для русского общества в первой половине XX в. (включая 70‑е годы), вызвали изменения в русском диалектном континууме, сократив его насыщенность диалектными идиомами. В то же время диалекты, существовавшие в условиях территориальной и временной преемственности вопреки официальной языковой политике демонстрируют структурную устойчивость (консерватизм), естественно присущую живому языку. Это заставляет с сомнением относиться к тезису, согласно которому русские диалекты в современной языковой ситуации якобы занимают периферийное место, отведенное языковым реликтам. Территориальные диалекты — это варианты современного русского языка, которые для значительной части его носителей являются нормальным средством коммуникации. Русские диалекты, как любой язык, осуществляя духовную преемственность нации, являются феноменом культурного национального наследия, а сохранение диалектов отнюдь не является проявлением отсталости языка или несостоятельности культурных сил, действующих в обществе.