Выбрать главу
И от её прикосновенья X** у Луки воспрянул вмиг, Как храбрый воин пред сраженьем — Могуч, и грозен, и велик.
Нащупавши е**ак, купчиха Мгновенно вспыхнула огнём. И прошептала нежно, тихо, Склонясь к нему: «Лука, пойдём!».
И вот вдова, вдвоём с Лукою. Она и млеет, и дрожит, И кровь её бурлит рекою, И страсть огнём её палит.
Снимает башмачки и платье, Рвёт в нетерпенье пышный лиф, И, обе сиськи заголив, Зовёт Луку в свои объятья.
Мудищев тоже разъярился; Тряся огромною е**ой, Как смертоносной булавой, Он на купчиху устремился.
Ее схватил он поперёк И, бросив на кровать с размаху, Заворотил он ей рубаху, И х** всадил ей между ног.
Но тут игра плохою вышла: Как будто ей всадили дышло, Купчиха начала кричать, И всех святых на помощь звать.
Она кричит — Лука не слышит, Она сильнее всё орёт — Лука, как мех кузнечный, дышит И знай себе вдову **ёт.
Услышав крики эти, сваха Спустила петли у чулка И говорит, дрожа от страха: «Ну, знать, за** её Лука!»
Но через миг, собравшись с духом, С чулком и спицами в руках Спешит на помощь лёгким пухом И к ним вбегает впопыхах.
И что же зрит? Вдова стенает, От боли выбившись из сил, Лука же ж**у заголил, И жертву *ть всё продолжает.
Матрёна, сжалясь над вдовицей, Спешит помочь скорей беде И ну колоть вязальной спицей Луку то в ж**у, то в м**е.
Лука воспрянул львом свирепым, Старуху на пол повалил И длинным х**м, словно цепом, По голове её хватил.
Но всё ж Матрёна изловчилась, Остатки силы собрала, Луке в м**е она вцепилась И напрочь их оторвала.
Взревел Лука и ту старуху Е**ой своей убил, как муху — В одно мгновенье, наповал, И сам безжизненный упал.
Эпилог
И что же? К ужасу, Москвы, Наутро там нашли три трупа: Средь лужи крови труп вдовы, С п***ой, разъ**анной до пупа, Труп свахи, распростёртый ниц, И труп Лукаши без яиц.
Три дня Лукашин красный х** Лежал на белом покрывале, Его все девки целовали, Печален был их поцелуй…
Вот наконец и похороны. Собрался весь торговый люд. Под траурные перезвоны. Три гроба к кладбищу несут.
Народу много собралося, Купцы за гробом чинно шли И на серебряном подносе М**е Лукашины. несли.
За ними — медики-студенты В халатах белых, без штанов. Они несли его патенты От всех московских бардаков.
К Дашковскому, где хоронили, Стеклася вся почти Москва. Там панихиду отслужили, И лились горькие слова.
Когда ж в могилу опускали Глазетовый Лукашкин гроб, — Все б**ди хором закричали: «Лукашка! Мать твою! у**!»
…Лет через пять соорудили. Часовню в виде елдака, Над входом надпись водрузили: «Купчиха, сводня и Лука».

Александр Пушкин

Царь Никита и сорок дочерей

Сказка
Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато, Не творил добра, ни зла, И земля его цвела. Царь трудился понемногу, Кушал, пил, молился богу И от разных матерей Прижил сорок дочерей. Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных, Милых сердцем и душой. Что за ножка-боже мой! А головка, темный волос, Чудо-глазки, чудо-голос, Ум — с ума свести бы мог. Словом, с головы до ног Душу, сердце все меняло; Одного недоставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало, Все равно — недоставало. Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры? Как быть?.. Помоги мне, бог! У царевен между ног… Нет, уж это слишком ясно И для скромности опасно, Так иначе как-нибудь: Я люблю в Венере грудь, Губки, ножки особливо, Но любовное огниво, Цель желанья моего… Что такое?… Ничего!.. Ничего иль очень мало… И того-то не бывало У царевен молодых, Шаловливых и живых. Их чудесное рожденье Привело в недоуменье Все придворные сердца. Грустно было для отца И для матерей печальных. А от бабок повивальных, Как узнал о том народ, Всякий тут разинул рот, Ахал, охал, дивовался, И иной, хоть и смеялся, Да тихонько, чтобы в путь; До Нерчинска не махнуть. Царь созвал своих придворных, Нянек, мамушек покорных, Им держал такой приказ: «Если кто-нибудь из вас Дочерей греху научит, Или мыслить их приучит, Или только намекнет, Что у них недостает, Иль двусмысленное скажет, Или кукиш им покажет, То — шутить я не привык — Бабам вырежу язык, А мужчинам нечто хуже, Что порой бывает туже!» Царь был строг, но справедлив, А приказ красноречив; Всяк со страхом поклонился, Остеречься всяк решился, Ухо всяк держал востро И хранил свое добро. Жены бедные боялись, Чтоб мужья не проболтались; Втайне думали мужья: «Провинись, жена моя?» (Видно, сердцем были гневны.) Подросли мои царевны. Жаль их стало. Царь — в совет; Изложил там свой предмет: Так и так — довольно ясно, Тихо, шепотом, негласно, Осторожнее от слуг. Призадумались бояры, Как лечить такой недуг. Вот один советник старый Поклонился всем — и вдруг В лысый лоб рукою брякнул И царю он так вавакнул: «О, премудрый государь! Не взыщи мою ты дерзость, Если про плотскую мерзость Расскажу, что было встарь. Мне была знакома сводня (Где она и чем сегодня? Верно, тем же, чем была). Баба ведьмою слыла, Всем недугам пособляла, Немочь членов исцеляла. Вот ее бы разыскать; Ведьма дело все поправит: А что надо — то и вставит», — «Так за ней сейчас послать! — Восклицает царь Никита, Брови сдвинувши сердито: — Тотчас ведьму отыскать! Если нас она обманет, Чего надо не достанет, На бобах нас проведет Или с умыслом солжет, Будь не царь я, а бездельник, Если в чистый понедельник Сжечь колдунью не велю: И тем небо умолю».