«Воистину нельзя описать мужество российских войск, как начальных, так и рядовых, — отмечал Пётр, — понеже абордирование так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами и картечами, но духом пороховым от пушек разорваны». Всех участников сражения наградили медалями, а Петру I пожаловали чин вице-адмирала.
В европейских дворах впервые заговорили о морской мощи России. На берегах Темзы забеспокоились: флот Петра I вырастал в грозную силу и мог стать серьёзным соперником Британии на море.
Англичане с тревогой посматривали на растущий не по дням, а по часам Балтийский флот, да и царь после Гангута по-другому разговаривал с высокомерными британцами. Не замедлил донести об этом посол Мекензи своему партнёру в Лондоне лорду Таунсену на исходе 1714 года.
«Что касается того, что может случиться, если шведский король возобновит войну в этой стороне, то слова царя всегда сводились к тому, что он сам стоит за мир, то он постоянно будет пускать в ход все усилия, чтобы сделать войну утомительной для его противника. Царь разговаривал при этом с видным равнодушием и не преминул высказать высокое мнение, которое он имеет о своём флоте, и что этот флот может ему помочь получить хорошие условия мира».
Весной Мекензи прощался с Россией. На английском престоле скончавшуюся королеву Анну сменил Георг I. Пётр достоверно знал о враждебности Мекензи к стране пребывания и позволил себе то, о чём десяток лет назад и не помышлял бы.
На прощальной аудиенции, услышав отзывные грамоты английского посла, царь вызывающе спросил у Головкина:
— Кто кредитив сей подписал?
— Королева Анна, государь.
— Покойница? — раздражённо крикнул Пётр. — Верни их послу. С того света грамот не приму.
Растерявшийся Головкин вернул Мекензи грамоту. Побледневший посол пробормотал:
— Документ, государь, составлен по всей форме.
— Этак я тебе кредитивную грамоту дам к моей матушке, царство ей небесное, Наталье Кирилловне.
Мекензи ещё больше смешался, развёл руками, а Пётр вдруг захохотал:
— Передашь моей матушке приветствие от меня?
Разговор принимал угрожающий характер.
«Бог мой, — думал Мекензи, — чёрт с ними, с грамотами, только бы ноги унести. Головы-то царь рубит часто без разбора».
Долго ещё издевался царь над послом. Быть может, вспомнил, как в своё время глумились англичане над послом Матвеевым?
Свою твёрдость он проявил не напрасно.
Возвратившись из плена, Карл XII наотрез отказался вести мирные переговоры. Он надеялся на войну до победы. Значит, надлежало «разговор» с ним вести прежний, тем более что король издал «каперский указ», и прошлым летом шведы захватили полсотни купеческих судов, направляющихся в Россию. Посматривал Пётр и на Европу. Там наконец-то развязались руки у Англии, окончилась война за Испанское наследство.
«Того ради, — писал царь Долгорукову в Данию, — короля лучше на том Шведском берегу посетить, и к желаемому миру принудить; а ежели в том слабо поступить, опасно, дабы кто из сильных в медиаторы не вмещался, и тогда принуждены будем всё по их музыке танцевать».
Шведы намеревались отыграться за прошлогоднюю неудачу. Набежали на Ревель. Врасплох русских не застали. Уже при входе батарея на мысу охладила их пыл. Потом заговорили пушки двух бригантин. На пристань быстро выставили полковые пушки и стреляли в упор. Пришлось убраться восвояси.
В конце июня 1715 года вице-адмирал Пётр Михайлов поднял флаг на «Ингерманланде», авангард возглавил капитан-командор Меншиков.
Эскадра готовилась сняться с якорей, но случилась беда. Лето стояло жаркое, сухое, без дождей. Ночью 27 июня разразилась гроза. Молния ударила в «Нарву». Корабль мгновенно вспыхнул и через несколько минут взорвался. Погибло 300 офицеров и матросов, вместе с командиром…
Вторую кампанию эскадра выходила в море под командой Петра. Галерный флот возглавил Апраксин. Из Ревеля Пётр отправил галеры в Либаву.
— Наши союзники что-то мудрят в Датском королевстве, — объяснил он Апраксину, — и хочется им, и колется. Швецию воевать желают, а на меня озираются, побаиваются. Нынче Змаевича с войсками определим в Либаву. На ту кампанию двинемся в Данию.