В русских сказках широко распространен сюжет о царевнах-лебедях, дочках Морского царя, которые прилетают искупаться к реке в виде стаи лебедей:
«Прилетели на Онегу лебедушки, сбросили оперение, обернулись девушками и стали купаться. Парень, оказавшийся поблизости, схватил одну из шкурок и её владелица — русалка стала его женой»127.
Среди этих сестер-лебедей есть старшая царевна-Лебедь, которую так ярко описал А.С. Пушкин в «Сказке о царе Салтане». По свидетельству духовного стиха о Голубиной книге и ряда белорусских преданий, этого лебедя зовут Острафиль — мать всех птиц128. Острафиль «держит весь мир под своим крылом». «Когда Страфиль птица встрепенутся, все сине море всколыбается. Топит она корабли гостиные со товарами драгоценными»129.
Что же за стихия, в которой живет этот лебедь? Из Голубиной книги мы узнаем: «Она пьет и ест из синя моря и детей ведет из синя моря».
Море в гусельной символической традиции отождествляется со звуком, с музыкой:
«Стал Бездольный подходить к своему государству и вздумал сыграть шутку: открыл гусли, дернул за одну струну — сине море стало, дернул за другую — корабли под стольный город подступили, дернул за третью — со всех кораблей из пушек пальба началась»130.
В приведенном отрывке первый звук игры на гуслях создаёт море. Следующий звук тождествен выплыванию на море кораблей, которые стреляют из всех пушек, то есть тоже издают звук.
Море — это, очевидно, общий фон звучания, характерный для игры на гуслях. Вот как пишет об этом явлении А.М. Мехнецов на стр. 20 в книге «Русские гусли и гусельная игра»:
«К особым способам формирования звуковой среды (своеобразного «звукового поля») относится прием, на основе которого достигается характер и качество «педали» (общее звучание открытых струн полного диапазона инструмента) с одновременным использованием специфического штриха «глиссандо». В качестве педали — «бурдона» — на 7-9-ти струнных инструментах могут также постоянно звучать верхняя и нижняя струны. Такая техника используется повсеместно на территории бытования русских гуслей».
Сказочные корабли, появляющиеся при ударе по струнам гуслей — это, вероятнее всего, руки игрока. А «выстрелы с кораблей» — это кистевые удары правой рукой по струнам, приём гусельной игры — так называемое «выбивание». Руки гусляра скользят над струнами как корабли над морскими волнами, а при столкновении с волнами появляется звук. Интересно, тот «стольный город», под который «подступили» корабли — руки, также в реальности является каким-то приёмом игры, частью инструмента или фрагментом сказочного сюжета, не имеющего прямого отношения к практике гусельной игры?
В былине о Садко, в той ее части, где Морской царь пляшет под гусли и из-за этого танца появляются волны, разбивающие «черные корабли», поэтический параллелизм еще нагляднее. Реальный игрок, громко и долго бьющий по струнам, нередко разбивает себе пальцы, иногда даже в кровь. Каждому человеку, немного знакомому со струнными инструментами, эта аналогия покажется очевидной.
В былине гусляр не может по собственной воле прекратить игру, ведь пляшет-то сам Морской царь! Продолжительность игры Садко на пиру у Морского царя наводит на предположение, что речь в этой части былины может идти и об инициационном испытании героя, которому необходимо продемонстрировать мастерство и терпение, играя непрерывно продолжительное время. Чтобы остановит пляску, приходится, по совету Николы Можайского, рвать струны и ломать колки.
В системе описания гусельной игры из «Слова о полку Игореве…» терминология музыкантов несколько иная: «стреляющие корабли» там — это удары соколов, бьющих лебедей.
Почему так? То сокола, то лебеди? Противоречие… а как же общеславянская гусельная традиция, как же древность этой культуры?
Для славянской мифологии гусельной игры, на мой взгляд, в этом противоречия нет. Наличие в традиции многовариантности, обычно, только подтверждает древность. То, что в одной системе струны названы лебедями, а в другой морскими волнами, — естественно, ведь и те и другие восходят к одной символической системе — это просто разные образы дочерей водяного царя.
Мы уже обратили внимание, что в способе описания гусельной игры из «Слова о полку Игореве…», где струны — это лебеди, а пальцы — сокола, которую можно условно отнести к символической традиции южной Руси131, присутствует свадебная символика. В былине о Садко в системе описания «кораблик-море, струны-волны», которую, как новгородскую, можно соотносить с северо-западной славянской традицией, вообще, не иносказательно, а буквально описано бракосочетание гусляра с дочкой Морского царя — речкой Чернавой. В этом устойчивом символе, характерном для юга и севера Руси, прослеживаются отголоски какого-то древнего мистериального славянского обряда, посредством которого гусляр получал инициационное посвящение, вступая в символический брак с дочерью водяного царя и делаясь его родственником — зятем. Вероятно, в мифопоэтической традиции древних славян именно водяной царь был существом, покровительствовавший музыкальную струнную традицию. И не случайно его дочери — русалки-волны — в мифопоэтической традиции соотносились со струнами.
128
Романов Е.Р. Белорусский сборник, 4:10. Киев; Витебск; Могилев; Вильна, 1886–1912. Вып. 1–9.
131
Элементы литературного языка в «Слове…» соседствуют с народными чертами древнерусского языка. Из-за частой переписки «Слова…» в дошедшем до нас списке утрачены некоторые первоначальные черты. Произведение окрасилось особенностями новгородско-псковского говора (шизым, вечи, лучи, русици, дивицею и пр.). Тем не менее многие исследователи видят в особенностях языка «Слова…» его южно-русское происхождение, возможно даже киевское. Такие мнения возникли также из-за того, что автор восторженно относится к великому князю киевскому Святославу, из подчеркнутой любви к Киеву. Поэт также очень хорошо был знаком с природой южно-русских степей. Южно-русской версии происхождения «Слова…», в частности, придерживался академик Б.А. Рыбаков.