«Стран много – народ один»
У нас много обсуждается проблема разорванности российской истории. Мы оказались не в состоянии связать между собой разные исторические эпохи как «главы» своей собственной судьбы.
Концепция российской гражданской нации усугубляет эту проблему, делая ее в корне неразрешимой. Эта нация заведомо не может рассматриваться как носитель предшествующих форм российской государственности, поскольку является производной от границ, политико-правовой формы и идеологии данного конкретного государства – т. е. тех элементов, которые менялись в нашей истории головокружительно резко.
Более того, в длинной череде государственных форм (Киевская, Московская Русь, Петербургская империя, СССР, РФ) каждое последующее государство в большей или меньшей степени основывалось на отрицании предыдущих.
Один из слоганов, изготовленных в рамках госзаказа на «российскую нацию», гласит: «народов много – страна одна». В этом благонамеренном лозунге заключен, если вдуматься, невероятный исторический нигилизм. В том-то и дело, что в историческом разрезе страна оказывается совсем не одна. «Варяжская Русь», «Московское царство», «Страна Советов» – это не просто разные территории, но совершенно разные политико-географические образы, т. е. именно что разные «страны». «Страна одна» оказывается лишь в том случае, если РФ полностью заслоняет собой все предшествующее. Поэтому с точки зрения исторической преемственности уместно прямо противоположное утверждение: «стран много – народ один».
Единственная возможность связать воедино разные «страны», оставшиеся в нашем прошлом, и сложить из них некую «вечную Россию» состоит в том, чтобы рассматривать российское государственное строительство во всех его перипетиях как часть русской этнонациональной истории. На этом уровне преемственность как раз налицо (становление общего языка и культуры, самосознания, пантеона героев и так далее). В этом случае у разорванных российских времен появляется общий носитель. Пусть и весьма условный. Но национальная история – это и есть драма, построенная вокруг жанровой условности главного героя.
Тот факт, что мы воспринимаем варварского князя Владимира и советского космонавта Гагарина в качестве лиц одной и той же истории, в качестве своего рода аватар ее подразумеваемого главного героя, – неоспоримое свидетельство того, что мы живем русским этнонациональным мифом.
Миф, если верить Юнгу, – источник энергии и психического здоровья. Отчего тогда вокруг так много исторической шизофрении? Именно потому, что сознание находится в явном конфликте с бессознательным. Мы ощущаем непрерывность своей исторической личности, но не можем ее назвать.
Русские вне России – Россия вне русских
Не спорю, лозунг «стран много – народ один» звучит весьма провокационно, однако он довольно точно описывает наше положение. Причем не только во времени, но и в пространстве. Именно так могла бы выглядеть формула отношения к русскому населению Украины, Белоруссии, Казахстана и других новообразованных государств.
Распад СССР оставил за границами РФ более 30 млн русских (в переписи 1989 года 36,2 млн человек за пределами РСФСР назвали русский родным языком), что составляет порядка четверти от русского населения РФ. Примерно таким же было соотношение численности западных и восточных немцев на момент раздела Германии.
В отличие от Западной Германии, которая, не будучи одержима территориальным реваншизмом, тем не менее никогда не отказывалась от перспективы национального единства, что выражалось и в тексте ее конституции, и в практике предоставления гражданства, «новая Россия» оставила эту четверть за бортом своего национального проекта.
Тот факт, что русские вне РФ оказались лишены каких-либо преимуществ при получении ее гражданства, не стали адресатами ее диаспоральной и переселенческой политики, является всецело «заслугой» идеологов российской территориальной нации.
В логике этого проекта жители Севастополя в украинский период – часть чужой нации. Зато захватчики Буденновска – часть своей. Эта логика, несомненно, оскорбляет национальное чувство. Но если она внедряется достаточно долго – она просто разрушает его.
Другим, не менее красноречивым и многообещающим симптомом этого проекта стала концепция замещающей иммиграции, в соответствии с которой отрицательный демографический баланс может и должен возмещаться «импортом населения», вне зависимости от его этнических, социокультурных, профессиональных характеристик. В этой сфере разворачивается настоящая социальная катастрофа – я имею в виду не только проблемы с интеграцией самих иммигрантов, но и люмпенизацию и архаизацию всего общества под воздействием их неограниченного притока. Люмпен-предприниматели, от ларечников до миллиардеров, могут радоваться почти бесплатному труду, но с точки зрения макросоциальных эффектов бесплатный труд бывает только в мышеловке (экономика дешевого труда – для нас и в самом деле ловушка).