Никогда ещё перед уполномоченным для переговоров не стояло более лёгкой задачи. Пётр III отдавал всё, даже то, с потерею чего уже смирились сами пруссаки, не требуя ничего взамен. Ещё более выгодным, чем мир, был предлагавшийся царём союз. Речь уже шла не о выводе русских войск с прусских земель, но об отдаче их под командование самого короля.
Фридрих восхвалял подобное великодушие, хотя и не без некоторой иронии:
«У Петра III оказалось благородное сердце и самые возвышенные чувства, каковые обыкновенно никак не свойственны государям. Он не только согласился на все пожелания короля, но пошёл ещё и далее того, на что только и можно было надеяться… Он ускорил мирные переговоры и желал в качестве возмещения лишь дружбу и союз короля. Столь благородный, великодушный и весьма необычный образ действий надобно не только сохранить для памяти потомства, но и начертать золотыми буквами в кабинетах всех королей».
Для начала Гольц получил у императора весьма необычную аудиенцию: Пётр III показал ему портрет Фридриха II в носимом им перстне и вспомнил, как он пострадал за короля, когда его, великого князя и наследника, выгнали из Конференции. Но теперь одного королевского слова достаточно, чтобы он пришёл ему на помощь со всей своей армией. Гольц стал уже не просто фаворитом царя, а чуть ли не его первым министром; под его влиянием Пётр III налагал опалу или возвращал свои милости. Император окружил себя портретами Фридриха II и из уважения к прусскому королю запретил чеканить на русских монетах свой профиль, увенчанный лаврами, почитая себя недостойным сравниться в этом с Фридрихом. По поводу мирного договора он заявил, что пусть король сам составит его, и, как только такой проект был прислан, его приняли без каких-либо изменений. Когда участвовавший в переговорах Воронцов попытался хоть как-то воспрепятствовать этому, Гольц обратился прямо к императору и на следующий день принёс проект трактата с запиской такого содержания: «Имею честь препроводить к его сиятельству г. канцлеру Воронцову проект мирного трактата, который я имел счастие вчера поутру читать Его Императорскому Величеству и который удостоился его одобрения во всех частях»[421]. Речь идёт о договоре 5 мая (24 апреля) 1762 г.: царь отказывался от всех завоеваний, добытых реками русской крови в четырёх больших сражениях. Более того, 19 июня был подписан союзный договор: оба государя обязывались выставить для взаимной помощи до 12 тыс. пехоты и 8 тыс. кавалерии; король Пруссии гарантировал царю Гольштейн и признавал претензии этого герцогства к Дании; в отношении Курляндии обе стороны решили действовать также в полном согласии друг с другом.
Французский поверенный в делах Беранже рассказывает об одном происшествии, случившемся на приёме в честь заключения мира: «Уже пьяным голосом царь обратился к Гольцу: «Выпьем за здоровье короля, нашего повелителя. Он оказал мне честь, доверив свой полк; надеюсь, меня не отправят в отставку. Можете заверить его — стоит ему только приказать, и я буду воевать вместе со всей моей империей хоть против самого ада»»[422].
Таким образом, Пётр III покупал мир с Пруссией не только за счёт Восточной Пруссии, но ещё и подчинял свою политику в отношении Курляндии, которую Елизавета уже считала русской провинцией. Более того, он даже не оставлял своему народу надежды на блага мира, а, наоборот, взваливал на него груз двух тяжёлых войн, абсолютно чуждых и даже вредных для Российской империи: одну — против Дании, другую — против Австрии, и всё это только для того, чтобы обеспечить за Фридрихом II Силезию.
На войну с Данией предназначался корпус покорителя Кольберга Румянцева, а корпус Чернышева, бывший до того времени вспомогательным при австрийской армии, должен был теперь выступать против неё.
21 марта, сразу по получении первых приказаний, Чернышев отделился от Лаудона и, перейдя Одер у Аураса, ушёл в Польшу. Однако в мае ему было предписано возвратиться на западный берег и присоединиться к прусской армии.
Посмотрим теперь, что происходило в русских войсках, находившихся в Восточной Пруссии и Померании. 15 декабря 1761 г. Пётр III заменил на посту генерал-губернатора Восточной Пруссии Василия Суворова генералом Петром Паниным. Румянцев в своём лагере под Кольбергом получил приказание немедленно явиться в Петербург.
Русская армия с тяжёлым сердцем восприняла перемену правления. Даже у самых простых солдат было безотчётное чувство, что новому императору совсем не нравятся их победы над пруссаками и что столь обильно пролитая кровь не принесёт теперь России никакой пользы. Они знали об искоренении в Петербурге всех национальных традиций и о введении в войсках прусских уставов, прусского строя и прусской формы.
422
La cour de la Russie il у a cent ans. 1725–1783. 2(nde) edition. Berlin, 1858. P. 201. (Депеша от 29 июня 1762 г.).