До сих пор судебные апелляции направлялись в Берлин, теперь же функции высшего суда были возложены на юридический факультет Кёнигсбергского университета.
30 января комендант Кёнигсберга генерал Рязанов предписал гражданской гвардии и местному ополчению сдать оружие в ближайшие арсеналы. В марте это приказание пришлось повторить, распространив его на частных лиц и оружейных мастеров. Изъятию подлежали даже охотничьи ружья, аркебузы[139] и коллекционное оружие. Сельские дворяне, крестьяне и лесники стали жаловаться на то, что не могут теперь защищаться от волков и мародеров, приходящих из Польши и Литвы. Почтальоны боялись нападений на дорогах. Служащие лесного ведомства не могли бороться с браконьерами. Поэтому русским властям пришлось сделать некоторые исключения. С другой стороны, производились обыски в домах уклоняющихся и строго каралась контрабанда оружия, доставлявшегося по морю.
Но это было не единственной мерой предосторожности в отношении населения: время от времени по приказу военных властей запирались городские ворота Кёнигсберга; полиция запрещала жителям ходить ночью без фонарей; доступ на колокольни строго охранялся; даже при пожаре тревога поднималась не набатом, а барабанами и трубами. Принимали меры и против сторонников Тугендбунда, организованного Домхардтом, о которых, как и о его роли, в точности ничего не знали, но подозревали о их существовании. 13 февраля 1758 г. был арестован и отправлен в Россию судья Грабовский. Так же поступили и с почтмейстером Козловским. Следили и за корреспонденцией: письма надлежало подавать на почту в открытом виде.
Газеты, сколь бы малое значение они ни имели в то время, также требовали надзора. До сих пор цензура для «Koenigsberger Zeitung» осуществлялась университетом. Теперь эту функцию взяли на себя военные власти. У Фермора были, несомненно, основательные причины для таких действий. В одном из писем к Воронцову он жалуется на «бесстыдную берлинскую ложь, повторяющуюся в газетах Кёнигсберга»; например, сообщалось о падении русских пушек в воду при переходе через Вислу. Фермор преобразовал в государственный орган некую «Государственную газету мира и войны», существовавшую еще при Левальде. Сей официоз завоевателей должен был выражать симпатии жителей к русскому гарнизону, «каковому всяк и каждый отдает несомнительное предпочтение противу прежнего прусского гарнизона», и расхваливать «изысканный вкус богатых и дорогих мундиров на российских офицерах». Ошеломленные кёнигсбергские читатели узнавали из своих газет о зверствах Фридриха II в Саксонии и о человеколюбии царицы, которая даже не помышляла производить репрессии в завоеванных ею провинциях. Победы прусского короля ставились под сомнение, успехи коалиции непомерно преувеличивались. Газенкамп находит это смешным и отвратительным, но тогда у него не было возможности сравнения с лотарингскими, версальскими и другими газетами, в которых завоеватели 1870 г.[140] оскорбляли французское население. Отметим еще и появление в 1758 г. еженедельной кёнигсбергской газеты на французском языке.
Новые власти Восточной Пруссии требовали от пасторов возносить молитвы не только во здравие Елизаветы и великокняжеской четы. Богослужения должны были происходить и по всем российским официальным празднествам: в дни рождения и коронации императрицы и рождения детей наследника. Эти торжества стоили Кёнигсбергу 5 тыс. талеров. На каждом кому-то из членов университета полагалось произносить Festrede[141]. Обычно по таким дням профессор Вернер говорил прозой, а профессора Бок и Ватсон декламировали стихи. Вернер, по всей видимости, чувствовал себя униженным и однажды сказался больным, за что должен был заплатить 8 талеров заместившему его коллеге Гану. Бок же, напротив, даже и в своих мемуарах исполнен тщеславия и гордости поэта успехом своих стихов у чужеземного губернатора.
Конечно, русские власти могли бы избавить новых своих подданных от празднования побед над их королём и той армией, в которой сражалось и погибало столько их земляков. Но здесь рука завоевателей оказалась излишне тяжёлой. Цорндорфская битва 1758 г. и поражение Фридриха при Кунерсдорфе были торжественно отмечены в Кёнигсберге залпами с цитадели, благодарственными молебствиями в церквах, официальным обедом и иллюминацией на улицах. По случаю кунерсдорфской победы пастору и профессору Арнольдту, придворному проповеднику при прусской власти, было велено произнести проповедь в церкви королевского замка. И он с честью для себя исполнил эту тяжкую повинность. Указав, что есть «долг победителей и долг побеждённых», пастор предостерёг первых от гордыни, а последних от уныния. Его проповедь наделала много шума: самого Арнольдта подвергли строгому домашнему аресту за военным караулом, и уже шла речь о высылке его в Россию. Однако опасная болезнь, хлопоты консистории и духовенства избавили Арнольдта от этого несчастья. Через несколько месяцев он получил свободу, но губернатор Корф запретил ему говорить проповеди в течение целого года.
139
140