Принятие присяги, кёнигсбергские празднования и особенно торжества по случаю русских побед уязвили Фридриха II в самое сердце. Он не хотел знать ни о каких смягчающих обстоятельствах, возникших под действием непреодолимой силы, и не соблаговолил признать разницу между теми, кто добровольно уступил, и сделавшими это лишь по принуждению. Король затаил на всю провинцию глубокую обиду, и уже до конца жизни никакие уговоры не могли побудить его приехать в Восточную Пруссию.
Если не считать давления на политические убеждения и религиозные верования, провинция никак не могла жаловаться на русское правление. Конечно, она подвергалась реквизициям натуральных продуктов и гужевой повинности, но ведь такой же была участь и русских крестьян. И разве можно сравнить эти неудобства и убытки с тем, что происходило в Саксонии под игом Фридриха II? Налоги, судя по всему, не увеличились; правда, после того как было решено не брать в Восточной Пруссии рекрутов для императорской армии, с обязанных к службе стали взимать воинскую подать, что было для них немалой удачей. Провинция могла считать себя просто счастливой по сравнению со всеми другими, входившими в прусскую монархию. Эксцессы, характерные для кампании Апраксина 1757 г., за годы оккупации уже не повторялись. Газенкамп собрал в архивах факты жестокости и мародёрства регулярных и нерегулярных войск российской армии. Он нашёл сорок таких дел, но всё это мелочи — армии XVIII века вели себя много хуже даже в союзных странах. Этот историк Восточной Пруссии открывает свой счёт с лесных провинностей — порубки деревьев. Но ведь надо принять в соображение и ту выгоду, которую провинция получила от русской оккупации для своего сельского хозяйства и торговли уже одним только тем, что в течение пяти лет она не была театром военных действий. Порты оставались свободными, а некоторые даже неплохо нажились на поставках для императорской армии. В университете продолжались лекции, и Иммануил Кант смог дебютировать на кафедре в качестве доцента математики.
Чтобы больше не возвращаться к этому, завершим, забегая несколько вперёд, наше рассуждение о судьбе Восточной Пруссии под русским владычеством.
Судя по всему, жители провинции не питали к завоевателям особой ненависти. Лучшее кёнигсбергское общество принимало в своих гостиных русских офицеров, а на званых вечерах у генерал-губернатора собирался весь цвет местной аристократии. Невероятно, но Газенкамп простодушно признаётся, что именно русские принесли с собой цивилизацию на землю Восточной Пруссии. Многие офицеры принадлежали к семействам, несравненно более богатым и культурным, нежели самые лучшие в местном обществе. Они свободнее изъяснялись по-французски, что было тогда во всей Европе главным признаком хорошего образования. Их отличали также красиво сшитая одежда, изысканный стол и вина, элегантная и роскошная сервировка. Обитатели же Пруссии были, напротив, самыми отсталыми из немцев; парижские моды приходили к ним лишь после того, как устаревали в Западной Германии; их пища оставалась простой и грубой. Именно русские завоеватели распространили употребление дотоле почти неизвестного чая, редкостного в этих краях кофе и пунша, поразившего и очаровавшего всех. Они же «научили пруссаков пользоваться театрами для больших и многочисленных собраний и, делая над всеми партерами вносные и разборные помосты, превращать оные в соединении с театром в превеличайшую залу» для балов и маскарадов и «в сих старались тогда все, бравшие в увеселениях сих соучастие, друг друга превзойтить и, можно сказать, что в выдумках и затеях сих не уступали нимало нам и пруссаки, а нередко нас ещё в том и превосходили»[142]. Как видим, в Кёнигсберге тогда не скучали ни побеждённые, ни победители, хотя во всей остальной Европе свирепствовали ужасы войны.