15 фев. Нашла летающий коврик. Чей — непонятно.
Подумала и приписала: С балкона взята 1 банка кваш. капусты.
Уже начало вечереть, когда она, наконец, собралась выйти на улицу. Холодный влажный ветер как будто выдул весь свет, оставив только бездушное неоновое освещение. Ольга Николаевна сошла со ступенек, ведущих к подъезду и, осторожно ступая по льду, подошла к лавочке. Смела с нее снег и расстелив коврик, села на него. В руках она держала матерчатую сумку для покупок.
— Молочный, — сказала Ольга Николаевна коврику тихо и тот послушно поднялся в воздух. Коврик летел на бреющем полете в пяти метрах от земли. Он срезал длинный подземный переход через дорогу и взял курс на молочный магазин. Больше всего Ольгу Николаевну волновал вопрос, заметят ли ее прохожие. Она не могла понять, хотела бы она, чтобы ее видели или нет, но было похоже, что никто не замечал ее странного средства передвижения. Никто из людей не смотрел вверх, все спешили домой, опустив головы и глядя себе под ноги, на жидкое ледяное крошево, щедро пересыпанное смесью соли и песка. Долетев до молочного, коврик завернул в пустую темную подворотню по соседству и опустился на землю. Ольга Николаевна свернула его и пошла в магазин. Кассирша, пробивая чек, с интересом посматривала на свернутый ковер.
— И два кефира. Бабуль, как же ты унесешь-то это все? Да еще и с ковром?
— Уж донесу как-нибудь, — Ольга Николаевна торопливо взяла чек и пошла от греха подальше. Ее насторожило внимание кассирши к коврику. Кроме того, она терпеть не могла, когда к ней обращались подобным образом. Нашла себе бабулю, — ворчала Ольга Николаевна, примащивая на коврик набитую пакетами сумку, — Деревня…
Ночью она никак не могла заснуть. Все ворочалась, ворочалась, поглядывая на коврик, мирно распластавшийся перед кроватью. Она думала о неожиданно открывшейся свободе перемещения.
— Куда бы слетать-то, — размышляла Ольга Николаевна. К Люсе? Она представила себе удивление подруги и даже разулыбалась, довольная, пока не вспомнила, что Люся уж года три как умерла. К сыну ей лететь не хотелось. В поликлинику слетать что-ли? На рынок? В собес? Или еще дальше, за границу? Никогда ж не была. От этой мысли Ольге Николаевне стало холодно и неуютно.
— И чего там я не видела, заграницей-то, — недовольно подумала она и повернулась на другой бок. Лучше уж на родину, в Гагарин слетать. Она закрыла глаза и стала вспоминать родительский дом, из которого уехала…уехала…в каком же году это было? Дом снесли сразу после войны, вместе со всей деревней снесли, а что теперь там творится, даже думать не хотелось. А какой был дом! Второго такого во всей округе не найти. Воспоминания мягко снесли ее в сон. Ольге Николаевне снилась деревня, в которой жили чуть ли не все ее друзья и знакомые — и Люся, и Леночка, и покойница баба Капитолина, и братья, и отец с матерью. Мама была точь в точь такая, как на фотографии, висевшей дома над сервантом — в белой кофте, коса уложена на затылке тугими кольцами. Мама подняла руку и легким движением вынула из волос шпильку. Распущенная коса легла на грудь тяжелой каштановой волной.
— Помоги мне их расчесать, Оленька, — тихо сказала мама, и Ольга Николаевна проснулась.
— На кладбище мне нужно слетать, вот что. Так-то я когда доберусь, — решила она.
Все утро она занималась делами — массировала ноющую ногу, умывалась, чай пила с творожком — наконец, собралась. Кладбище, на котором были похоронены родители, находилось за городом. Ольга Николаевна оделась потеплее, даже вытащила из комода шерстяную шаль и укуталась в нее с головой. Взяла в руки палочку и коврик, решив для экономии времени лететь прямо с балкона, не выходя на улицу. Ковер взмыл в воздух, покрутился немного над домом и уверенно взял северо восточное направление, постепенно набирая скорость и высоту. Сначала Ольга Николаевна пыталась смотреть вниз, но от ветра у нее начали слезиться глаза и она закрыла их, примостившись на коврике поудобнее. Кладбище было пусто, даже бабок, обычно торгующих еловыми венками и бессмертниками, не было. Коврик миновал план захоронений и полетел по заснеженным аллеям мимо серых гранитных крестов, увенчанных шапками снега. Когда они долетели до родительской могилки, на кладбище опустились сумерки. Ольга Николаевна протоптала в снегу тропинку.
— Ну, здравствуйте — сказала она могиле. Покопавшись у ограды, нашла веник, обернутый в целофан и смела с памятника сугроб. Поправила ржавую банку с черными от времени искусственными розами и опустилась на скамейку, врытую рядом с кустом старой акации.
— Вот, прилетела вас проведать. Как вы тут, мамочка? А я-то старая совсем стала, негодная к жизни, уж к вам пора скоро. Потеснитесь немного, пустите дочку к себе?
Родители молча и строго смотрели на нее с черно-белых фотографий.
Ольга Николаевна тоже немного помолчала.
— Одиноко мне здесь, — неожиданно для себя самой пожаловалась она, — Все подружки мои умерли. Гарику своему я только в обузу. Так, забежит и дальше — ни порасспросить, ни поговорить с ним. Ни братьев, ни сестер не осталось. Колю зарезали в сорок шестом, шел с мясокомбината, на хулиганов наткнулся. И взяли-то два рубля только. Сенька спился, Катюша от заражения крови сразу после войны, про Анечку вы и сами знаете.
Она заплакала.
Вокруг было тихо-тихо, только большая серая ворона расклевывала что-то рядом, кося глазом в ее сторону. Ольга Николаевна поплакала немного, да и и стала собираться. Завернула веник в целлофан и запрятала его за памятник. Уж было собралась сесть на ковер, как вспомнила, что не спросила у родителей совета.
— Куда полететь-то мне? — спросила она могилку, но ответа не дождалась.
Обратно ковер летел тяжелее и медленнее. Ольга Николаевна задремала, проснувшись лишь когда они пролетали над большим шоссе.
— Не иначе, третье транспортное, — подумала она, — Все строят, строят.
Дома она повесила ковер на батарею сушиться и легла спать, даже не поев, так обессилил ее долгий полет. Среди ночи она вдруг проснулась, как будто кто-то толкнул и глаза открылись сами собой. Дом спал, только где-то внизу в стенах гудели водопроводные трубы. Ольга Николаевна опустила ноги на пол и села на кровати, пытаясь вспомнить, что же ей снилось. Ее лоб горел, а губы пересохли, как при гриппе. Фарфоровый пушкин с полки задумчиво смотрел на календарь за 1992 год, висевший на стене. На календаре табун нарисованных коней несся по степи. Ольга Николаевна встала и подошла к коврику. Провела рукой по его шероховатой вытертой поверхности, и неожиданно решение пришло само собой. Она встала на табуретку и открыла балкон. Вынесла ковер. Села и скомандовала: вверх!
На пустом черном небе стояла полная луна. Они поднимались все выше и выше — мимо балкона и темных окон Зинаиды и Виталика, дальше, над крышей, над городом, над бескрайними заснеженными полями. Ольга Николаевна вспомнила, что последний раз поднималась так высоко, когда летала в сочинский санаторий в 78-ом. Ее белая ночная рубаха отвердела от мороза, а волосы покрылись ледяной коркой, но Ольга Николаевна больше не чувствовала холода. Ее уколола мысль о том, что надо было полить гераньки, да и сыну можно было позвонить, предупредить, но она тут же забыла об этом. Коврик стремительно набирал высоту, и она поняла, что улыбается. Километрах в трех от нее куда-то летел самолет. Ольга Николаевна помахала ему рукой, и самолет подмигнул ей сигнальными огнями в ответ.
Сергей Гришунин
Жизнь короля, императора
Мы собрались в маленьком зале для дружеской беседы, но всё как-то не могли её начать. Звучали отдельные замечания, то кто-то попросит пепельницу, то кто-то закашляется, то вдруг тишина — все молчат. Принесли вино, я расплатился и, забирая сдачу, обронил случайно монетку в три-четыре пи (денежная единица, 1пи = 3,14). Покатившись, она блеснула и на миг ослепила господина библиотекаря, который как раз в это самое время тянулся за хлебом. Рука его дёрнулась к глазам, по пути задела подсвечник, а тот свалился на другую руку библиотекаря и разбил часы. Его ушибленная рука устремилась к груди, как бы в поисках защиты, и загребла тарелку соуса прямо на библиотекарские штаны. Пострадавшие ноги подпрыгнули, ударив столешницу снизу, да так, что всё смешалось в какой-то невразумительной последовательности. От смущения и досады господин библиотекарь сокрушённо ударил обеими кулаками по столу, в точности угодив по краям тарелок. Незамедлительно их содержимое покинуло свои формы, расположившись на лицах и костюмах соседей.