Уфф. Летта рывком села на кровати и откинула одеяло ногой. Герметичная комната кружилась вокруг неё, постепенно замедляя кружение. В висках стучало, сердце колотилось, как ненормальное, хотелось пить и плакать. Пить было нечего, в кухню за питьём идти было неудобно, плакать не получалось. Наверное, всё потому, что мне жарко, решила Летта, плохо соображая, но точно зная, что под одеяло она больше не полезет. Она встала, пошатываясь, ощупью нашла на стуле возле кровати свои брюки и свитер, натянула (холодно все-таки), легла поверх одеяла. Очень хотелось спать.
Сон пришел быстро и поначалу был несердит, но очень скоро обострённые нервы нащупали “то самое” в глубине, и Летта заставила себя проснуться. Там, в глубине, сидела только что ставшая знакомой дикая паника, и туда было нельзя. Значит, спать было тоже нельзя. Встаём, скомандовала себе Летта, нашаривая тапки. Тапки куда-то делись, зато нашлись кроссовки. Из комнаты явно надо было выходить. Кроссовки не было сил шнуровать, пошла так.
Чужая квартира спала, тикая часами и дыша теплом. На кухне из крана капала вода, в гостиной скрипели какие-то домашние боги. Летта включила свет в коридоре, сориентировалась и решила выпить чаю. Включила чайник, дождалась закипания, отрешенными глазами глядя на какую-то разделочную доску, сотворила себе коричневый сироп из сахара пополам с заваркой и быстро обнаружила, что глотать не может. Ну вот что, сказалось самой себе как можно решительней, раз в этом жутком сне не хватало воздуха — значит, надо его добирать. Значит, надо идти гулять. Значит, мы сейчас идём и гуляем. И никаких гвоздей.
Без гвоздей действительно обошлось. Дверь на улицу отворилась неожиданно легко, она даже заперта не была. Летта порадовалась, что надела кроссовки — иначе пришлось бы рассекать по ночному городу в тапочках. Впрочем, вряд ли это кого-нибудь бы заинтересовало: городок был маленьким и сонным, в три часа ночи его улицы были абсолютно пусты. Летта бесцельно пошла по каким-то петлявым аллеям, пытаясь одновременно выравнивать всё еще бесившееся дыхание и думать, чего же это такое произошло. Думать получалось плохо, потому что мешали слишком яркие воспоминания о запертой комнате с болью внутри, но дыхание постепенно выравнивалось. Свежий воздух щедро делился запахом дождя и почему-то малины, был холоден и неимоверно приятен. Летта шла, стараясь продвигаться более или менее по прямой, и трогала кончиками пальцев заборы и фонарные столбы. Каждое прикосновение было полно острого наслаждения, потому что означало некую реальность, которой не было во сне. Вообще, реальность была прекрасна. В ней были лужи на асфальте, желтый свет фонарей и колючее дерево заборов. В ней не было потолка. В ней был живой воздух. Как мало надо, подумала Летта, чтобы начать получать удовольствие от касания подошвами асфальта: всего-навсего один ночной кошмар.
Она тихо брела, успокаиваясь всё больше и больше, как вдруг сообразила, что совершенно не помнит обратной дороги. Её путь был почти по воздуху, и такие мелочи, как куда свернуть и откуда выйти, в него как-то не вошли. Но город был совершенно незнакомым, адрес гостеприимной хозяйки — неведомым (она же любезно везла гостью до дома, зачем ей было объяснять еще и адрес), а все дома вокруг казались совершенно одинаковыми. Зеленые деревья, покатые крыши, крыльцо такое, крыльцо сякое, машина перед крыльцом, другая такая же машина перед другим крыльцом… Летта поняла, что беспросветно заблудилась.
Сначала она быстро и по-бытовому испугалась, успев даже получить удовольствие от отличия этого страха от того. Потом удовольствие прошло, а страх усилился. Вокруг царили фонари и темнота, а воздух из свежего сделался жестоко холодным. Улицы были абсолютно пусты, дома — абсолютно одинаковы, направление верного движения — абсолютно неведомым. Гм, подумала Летта, там, конечно, комната с кошмарами, но тут, похоже, начинаются кошмары без всякой комнаты. Альтернативы такие: позамерзать часов пять на какой-нибудь скамейке либо кружить эти же часов пять по тусклым улицам. Через пять часов начнут просыпаться хоть какие-нибудь люди, и можно будет как-нибудь разобраться. Постучать в любой дом и попросить пустить, позвонить хозяйке, например — она к тому времени, наверное, уже проснётся. Или найти аборигена и попытаться вспомнить хозяйкину фамилию. Впрочем, может, и по одному имени сойдёт — городок-то маленький. Но через пять часов. Идиотская какая-то ситуация.
Летта попыталась вспомнить, куда она шла, наугад сделала два обратных поворота и пришла к окончательному выводу, что дороги к один раз виденному дому ей не найти. Вывод был нерадостным, но, по крайней мере, избавил от абстрактных душевных неприятностей: появились неприятности конкретные. Надо было бы приободриться, но получалось плохо, потому что стучали зубы. Куртка, хорошая теплая куртка, осталась в доме.
Чтобы как-то согреться, Летта начала прыгать на месте, не сообразив, что в полной ночной тишине эти прыжки будут гораздо слышнее, чем ей бы хотелось. Щрум, щрум, щрум, отозвался шуршащий асфальт. Улица колыхнулась тенями, и где-то совсем близко залаяла собака. Громко.
В этот момент Летта вспомнила, что в маленьких городках принятно по ночам выпускать на улицы всяких больших и зубастых собак, чтоб охраняли. Собак она вообще-то не боялась, но вот больших и зубастых, особенно чужой послекошмарной ночью в незнакомом городе… Лай приближался. Летта в деталях представила себе, как на неё набрасывается какой-нибудь огромный волкодав, и ей стало по-настоящему страшно. Уже наяву. А тот ночной страх все-таки страшнее, без удовольствия подумала она и прижалась к какому-то забору. Если этот волкодав начнет меня душить, заору, решила Летта, и плевать, что они тут все спят. Пусть проснутся и меня спасут, а потом спят дальше.
Что будет, если никто не проснётся, а волкодав всё-таки начнёт её душить, Летта не знала. Видимо, начав её душить, он это дело и закончит. Не исключено, что ему это понравится. Проблема только в том, что ей это понравится вряд ли.
Лай приближался с дикой скоростью, казалось, что собака, услышавшая шум, целенаправленно на него бежит. Видимо, так и было — ну, или заскучавший теоретический волкодав просто решил поразмяться. Летта стояла у забора, пытаясь не дать сердцу выскочить из грудной клетки и почему-то схватившись трясущимися руками за кусты. Темнота обступала её со всех сторон, воздух жег равнодушным холодом, а совсем рядом раздавался лай. Главное — не бежать, они не любят, когда от них убегают, вспомнила Летта, покрепче вцепилась в колючие ветки и закрыла глаза. Через минуту лай достиг своего апогея, и у Летты заложило уши. Через пять секунд что-то мохнатое с разбегу ткнулось ей в колени.
По ощущению в коленях Летта поняла, что душить её, скорее всего, не будут, и осторожно посмотрела вниз. У её ног, яростно виляя хвостом и лая изо всех сил, крутилась давешняя хозяйкина собака. Буля. Ну то есть не Буля, конечно, но…
Буленька, хнычущим голосом сказала Летта, громко выдыхая, Булька, миленькая, хорошая, как я тебе рада, Буля, солнышко, выведи меня отсюда!
Она не вполне понимала, что делает, и чего, собственно, хочет от собаки. У неё даже не было сил собаку погладить — слишком замёрзли пальцы. Но Буля, судя по всему, поглаживаний не ждала и вообще всё поняла и так. Она приветливо махнула хвостом, заглянула Летте в глаза, словно проверяя её на взаимный контакт, и не спеша потрусила вперёд. Летта отлипла от забора и побрела за ней, с трудом переставляя окоченевшие ноги.