— Почему их здесь столько? — спрашиваю я у Джулии.
Джулия оглядывается.
— Кого?
— Старичков, — говорю я.
Джулия смотрит на меня, в глазах у нее плещется недоумение. Потом она с облегчением выдыхает.
— Я думала, ты серьезно, — говорит она.
На авениде Луизы Тоди начинает идти дождь. Старички, не отрываясь, смотрят на него сквозь стекло. Старички делают осень.
Сажусь к старичкам спиной. Теперь я как будто Джулия — ем гамбургер и не вижу старичков.
— Простите, — говорят мне сзади, и я от неожиданности роняю недоеденный гамбургер в мороженое.
— Простите, барышня — говорит мне маленький старичок в кепке, — вы не замените меня на несколько минут? Мне нужно отойти в туалет.
Я молчу.
— Вам не придется ничего делать, — уговаривает старичок. — Просто смотрите на улицу и думайте дождь.
— Я не хочу думать дождь, — молчу я. — Я не люблю дождь. Можно, я буду думать солнце?
— Сейчас не время думать солнце, — говорит старичок. — Осенью нужно думать дождь. Пожалуйста, попробуйте думать дождь.
— Хорошо, — молчу я. — Но это будет мой дождь.
— Ладно, — соглашается старичок. — Пусть это будет ваш дождь. Я отойду на пять минут. Больше нельзя — вы устанете.
Старички один за другим отрывают взгляды от окна. Я одна смотрю на авениду Луизы Тоди. Стиснув зубы, изо всех сил думаю мой дождь.
— Надо же, — удивляется Джулия, — осень, а грохочет, как в мае!
Старички качают головами. Один из них кивает мне.
— В вашем возрасте я тоже все время норовил думать грозу, — улыбается он.
— А я — радугу, — мечтательно говорит маленький старичок в кепке, появляясь у меня из-за спины. — Спасибо, барышня, — вежливо добавляет он.
— Спасибо, спасибо, у вас отлично получилось, для первого раза просто прекрасно, — шелестят остальные старички.
— Вот видишь, — хочу я сказать Джулии, — а ты думала, я шучу.
Но Джулии рядом нет. Забыв про меня, она выскочила на улицу и фотографирует радугу, сияющую над авенидой Луизы Тоди.
©Лея Любомирская, 2005
Лея Любомирская
Несезон
Ощущаю себя по кусочкам. Вчера вечером кусочек, сегодня с утра кусочек. Кусочков много, я их кручу так и эдак, прикладываю друг к другу, смотрю — совпадут ли края, сойдется ли рисунок. Странное занятие, как незнакомый паззл собирать — глядишь на кучу деталек, а во что их надо сложить — не знаешь. И вообще ничего не знаешь. Может, их там недостаточно, деталек, для целой картинки. Или, наоборот, кто-то смешал два паззла. И хорошо еще, если хотя бы один из них можно собрать целиком.
Вот, например, последний кусочек — запах кофе. А до того — мерзнут ноги. Нет, путаю, кусочек с мерзнут ноги был раньше. А прямо перед запахом кофе был чавкающий звук, который издает раскисшая глина. И как это сложить в одну картинку? А самое странное, что я не очень представляю себе, что такое кофе. И как выглядит раскисшая глина. Я даже не уверен, есть ли у меня ноги. Кусочки ощущений не вызывают у меня никаких ассоциаций, они не связаны ни с каким знанием. Они просто возникают во мне и с шорохом падают в кучу других маленьких, ни с чем не связанных кусочков.
— Мам, можно мне на улицу? Ну, маааа-маааааааааа!!!!!! — пронзительный вопль врывается в меня маленьким смерчем, подхватывает кусочки ощущений, кружит их, разбрасывает, слепо, бессистемно, как и положено смерчу. И вдруг я понимаю, что все изменилось. Что нет больше кучи деталек, что паззл сложился в цельную картину. В меня. Оглядываюсь, чтобы понять — где я. Пустынная улочка, маленькие домики, по виду — нежилые. Пахнет солью, сыростью и йодом, откуда-то из-за деревьев доносится сдержанный рокот волн.
— Ну, маааааааам, ты же обещала, что сегодня будет можно гулять!!! — на крыльце двухэтажного розового домика маленькая взъерошенная девочка в клетчатых брючках и красном пластиковом дождевике топает ногами в резиновых сапожках. Злые слезы ползут по круглым щекам. — Ты обещала, и я пойду!!! — Девочка делает крошечный шаг в сторону улицы, всем своим видом выражая протест. Из домика доносится женский голос. Я не могу разобрать слов, но ясно, что женщина объясняет, почему именно девочка в клетчатых брючках не может пойти гулять. Девочка зажимает уши. — Я тебя не слушаю!!! — кричит она, повернувшись к дому. — Я тебя не слушаю, не слушаю!!! Ты вчера обещала, а первое слово дороже второго!!! Я ушла, меня тут уже нету, это не я с тобой разговариваю!!!
На крыльце появляется молодая женщина в халате. У нее такое же круглое лицо, как у дочери, и такие же круглые глаза.
— Катиня, ну какое “обещала”? — голос у женщины скорее обиженный, чем сердитый. — Мы договорились, что ты пойдешь гулять, если не будет дождя. А ты сама видишь — дождь идет.
Девочка непримиримо шмыгает носом.
— Ничего и не идет! Дождь стоит и смотрит, как ты нарушаешь свое слово!
Мне становится смешно, и я неожиданно для себя фыркаю. Мать и дочь одновременно вскидывают на меня глаза. Женщина краснеет:
— Ой, извините, пожалуйста, я вас не заметила, — говорит она. — Вы к нам?
Я пожимаю плечами:
— Не знаю. А к вам можно?
— Ну конечно! — она улыбается, и кивает на табличку, которой я до сих пор не замечал. На табличке написано “Семейный пансион "Меховая Тапочка"”.
— Наш пансион — единственное место в городе, где можно остановиться зимой, — со сдержанной гордостью говорит женщина, пропуская меня в дом. — А вы к нам надолго?
— Не знаю, — опять говорю я и, видя, что женщина смотрит на меня недоверчиво, повторяю: — Правда, не знаю. Как получится.
Женщина серьезно кивает, как будто мое объяснение ее полностью удовлетворило.
— Меня зовут Мария Луиза, — говорит она. — А это Катарина. Катиня, поздоровайся с сеньором.
Катиня показывает мне язык и отворачивается.
— Катиня! — укоризненно произносит Мария Луиза. — Как ты себя ведешь? Что о тебе подумает сеньор?!
Катиня прячется за мать.
— Он не сеньор, — бурчит она тихонько. — Он дождь.
На мгновение мне кажется, что сейчас Мария Луиза всплеснет руками, скажет: “Ну, конечно, как же я сразу не догадалась!” Меня выставят из “Меховой тапочки”, и я пойду по улице, постепенно теряя ощущение себя-целого, распадаясь на не связанные друг с другом кусочки незнакомого паззла. Но Мария Луиза ободряюще мне улыбается, потом наклоняется и обнимает Катиню.
— С дождем тоже надо здороваться. Воспитанные девочки обязательно здороваются с дождем.
— А невоспитанные? — спрашивает Катиня.
— А невоспитанные не получают пирога к чаю!
Мы пьем чай с пирогом и мармеладом на маленькой кухне, выложенной разноцветной радужной плиткой.
– “Меховая тапочка” — непривычное название для пансиона, — говорю я.
— Это наше зимнее название… — Мария Луиза пододвигает мне мармелад. — Летом мы называемся “Морские камушки”. А зимой хочется чего-то теплого. Уютного, как фланелевая пижама и плед с кисточками. Или, вот, меховые тапочки.
— И много у вас постояльцев? — не то чтобы это меня интересовало, но мне почему-то нравится беседовать с Марией Луизой.
— Летом да, очень. У нас же курортный город, пляжный. Он летом оживает, а зимой впадает в спячку. Как медведь. Здесь зимой делать нечего. Дождь все время… ох, простите! — Мария Луиза краснеет до слез.
Мне становится обидно.
— Если я загостился, я пойду, — говорю я. — Вас послушать, так это из-за меня тут зимой жизни нет. Я сегодня слышал, Катиню мной пугаете. Тоже мне, нашли людоеда, пожирателя детишек!
— Но она же простужается! — Мария Луиза смотрит на меня жалобными глазами. — Она бегает по лужам, приходит мокрая, потом болеет!..
Представляю себе надрывно кашляющую Катиню, бледную, с блестящими температурными глазами, и мне становится скверно.
— Может, еще чайку? — преувеличенно бодро спрашивает Мария Луиза. — Горяченького, а?
Киваю, не говоря ни слова.
Катиня подходит ко мне и берет меня за руку.
— Не слушай маму, она паникерша. Я простужаюсь только летом, когда пью холодную воду. Пусти-ка, — командует она и лезет ко мне на колени. Несколько секунд изучающе смотрит на меня внимательными круглыми глазами. — А вот скажи, куда идет дождь, когда он идет?