И решил тогда суетливый мудрец мудреца спокойного вызвать на спор в присутствии падишаха. Пускай, дескать, каждый свою теорию защитит, как может, а падишах рассудит и народу объявит, кто прав.
Поморщился спокойный мудрец от досады, что его от очередного трактата отрывают, но к падишаху все же пришел. И говорил он там долго и обстоятельно, труды других мудрецов цитировал с такой непреложной уверенностью, что не нашлось никого, кто бы в его словах усомнился.
А суетливый мудрец в защиту своей теории и кричал, и слюной брызгал, и фразы между собой плохо увязывал… То он чертить что-то на полу принимался, то на небо показывал… Слова-то он все верные говорил, но до того нервничал, что уже один только его голос заставлял всех сомневаться. Да и сослаться на чужие авторитеты он не мог, всё только от своего имени говорил.
Закончили мудрецы дозволенные речи. Настало время падишаху решение принимать. Посмотрел он на спорщиков, посмотрел на свой диван и сказал:
— В науке вашей я плохо разбираюсь, да и не пристало это падишаху — науки знать. Но сердце мне подсказывает, что прав спокойный мудрец. Он не горячится, на своем стоит твердо, никому не навязывается. И вообще, думаю я, что не мог Аллах Землю вместе со своим возлюбленным человечеством куда-то на край мира задвинуть.
Заплакал тогда суетливый мудрец, пал на колени и воззвал к Небесам:
— О, Аллах! Нет у меня, кроме тебя, ни защитников, ни свидетелей моей правоты! Яви же нам справедливость свою, защити Истину!
И раздался глас Аллаха с небес:
— С чего же вы, балбесы, взяли, что, творя миропорядок, я хоть на миг озаботился, будет ли он вам приятен или удобен для понимания?!
©Юлия Боровинская, 2005
Юлия Боровинская
Дневник героини
День первый
Да, в железных сапогах не очень-то за мужиками побегаешь! Спасибо, добрые люди подсказали поддевать в них вместо носков валенки, а то что бы с ногами было — подумать страшно! Но найти кузнеца, который сумел бы для колпака раскатать железо в тонкую фольгу и склепать пустой изнутри посох — это, я вам скажу, была еще та задачка! Ну, к счастью, всё устроилось — можно и в путь!
День второй
Вчера вечером измерила подошву — эти гадские сапоги и не думают снашиваться! Эдак я их до климакса не сношу, а тогда уже — зачем мне Финист? Хоть бы дождик пошел — глядишь, проржавеют!
День седьмой
Ржавчина, конечно, хорошо, только колпак-то тоже ржавеет! Волосы уже вместо русых стали рыжими. Про руки я вообще молчу… Гад все-таки этот Финист — мог бы хоть алюминиевое снаряжение мне заказать!
День двадцать третий
Вот так всего-то три дня с мужиком потрахаешься, а потом бегай за ним год! А что, спрашивается, делать, ежели в окрестных деревнях все холостые (да и женатые тоже!) давным-давно спились? Ну, ничего, сокол, я это тебе припомню, дай только до загса тебя дотащить.
День сороковой
Жрать нечего: подают по деревням плохо, сами нищие, в лесу грибы и ягоды уже отошли. А аппетит от этого тягания на себе железа просто зверский. Вчера удалось пристукнуть железным посохом зайчика — поджарила и слопала прямо с костями. Мышцы у меня уже стали, как у мужика. Нет худа без добра: не найду Финиста, так устроюсь кузнецом работать!
День семьдесят шестой
Ура! На левой подошве — дырка! Не зря я две недели по камням топала — одну пару сапог, можно считать, сносила! Колпак уже давно насквозь проржавел…. Только вот посох, скотина… Что бы с ним сделать? Может, опереться на него, как следует? А если заклинить его между камнями и… Готово — сломался! А это что за избушка?
День семьдесят седьмой
Дура все-таки эта бабка: вот так, за здорово живешь, незнакомому человеку серебряное блюдо и золотое яйцо отдать! Может, ну его, этого Финиста? Приданное у меня теперь хорошее — любой замуж возьмет… Ага, а за мои страдания кто ответит? Нет уж, пойду до победного конца!
День девяносто первый
Волки меня боятся. То ли я такая страшная стала, то ли запомнили, как я стальным посохом огреть могу. Одно плохо: скоро зима. Эх, померзну я в своих железяках!
День сто пятнадцатый
Все-таки медвежья шкура — это вещь! И тепло, и сухо, и спать под ней можно! Кто бы мне еще полгода назад сказал, что я медведя голыми руками заломаю! Да, кто на себе столько железа не таскал — не поймет…
День сто сороковой
Где бы найти новые валенки? Старые уже клочьями разлезаются, да и воняют так, что дышать трудно. Тем более что вторые сапоги уже тоже прохудились, наконец. Может, в этой избушке обувкой разживусь?
День сто сорок первый
Ага, пяльцы с иголочкой — это прям то, чего мне в жизни не хватало! Руки так от мозолей заскорузли, что я эту иголочку и не удержу! А новые валенки я у бабки все же сперла…
День двести девятнадцатый
И чего эти бабки моду взяли плеваться? Ну да, русским духом от меня, конечно, прет так, что кони дохнут. Потопали бы сами столько месяцев без бани — я бы посмотрела, как от них бы завоняло! Пойти что ли, действительно, в озере искупаться, а то меня не только служанкой во дворец — нужники чистить и то не наймут!
День двести двадцать первый
Вот я и во дворце. Ну, Финист, готовься! За три ночи не очухаешься — в охапке унесу! Кстати, может, и не маяться с этими баб-ягинскими подарками? Стражу размахать у меня теперь силенок хватит…
День двести двадцать пятый
Все получилось. Финист очухался, посмотрел, что со мной теперь спорить опасно, и сразу же меня своей невестой признал. А царице я зубы хорошо пересчитала, чтобы не вякала. Завтра свадьба. А я и сюрпризец приготовила! По моему заказу кузнец уже сковал для женишка чугунный галстук и свинцовый фрак.
©Юлия Боровинская, 2005
Юлия Боровинская
Золушка и последствия
Вечер, как всегда, начинался с ворчания жены. Лесник вяло жевал осточертевшую гороховую кашу и покорно слушал.
— Нет, ты мне скажи: у нас в королевстве сколько королей? Один! А сколько ему карет нужно? Ну, для себя, для жены, для придворных… Десяток-другой, не больше! Так какого ж дьявола у нас на огороде каждый божий день по карете вызревает?! Куда это барахло девать прикажешь?! Даже на дрова эта дрянь не годится — лак воняет…
— А я тебе сколько раз говорил: не ленись, срывай их с утра пораньше, пока еще маленькие! — не выдержал лесничий. — Замечательные бы игрушки для детворы получались. И вообще, король говорит: пусть растут. Он надумал это… дил-ли-жанс до соседского королевства пустить. Пригодятся.
— А всё доченька твоя, зараза, — никак не унималась супруга, — Золушка-сиротинушка… Сдвинула нам, видите ли, реальность и усвистела с муженьком в свои полкоролевства! Эх, мало я ее драла, мало!
Как всегда, когда ругали его любимую дочь, лесничий начал закипать:
— А чем, спрашивается, тебе плохо живется? Одними цветами, вон, так расторговалась — в шелке-бархате вместе с дочерьми ходишь. Еще бы, каждое утро под окном — пять розовых кустов, сажать-поливать не надо! Горох и чечевицу тебе птички перебирают, — тут он с ненавистью отодвинул от себя тарелку, — полы зайцы с белками моют… Нет, и зудит, и зудит…
Лесничий, грохоча стулом, резко встал из-за стола, снял с полки большую банку с белым порошком и потопал к двери.
— Ты куда это? — беспокойно осведомилась жена.
— Куда-куда… Крыс травить!
Вообще-то, лесничий был человеком незлобивым и терпеливым. Но с тех пор как он однажды застал свою супругу в объятиях дюжего усача в кучерском камзоле, крыс в королевстве его стараниями заметно поубавилось.