Мефодий на пруду уж рыбачить бросил. Стал на реку ходить. А Григорий и в реку перебраться мог, что ж такого! Немного по земле мог он проползти, а речка недалече была…
Из-за той реки, с другого берега, городские-то обычно и приезжали. На лодках переправлялись.
Вот сидит как-то Григорий в реке, глядит: лодка плывет. В ней — хорошие люди. Городские. В кожаных куртках, с наганами. Ясно, зачем плывут, тут и гадать нечего. Мефодия арестовывать. Что, братец? К чему тебе теперь твое богатство? Ни к чему оно тебе теперь! Даже и откупиться не поможет. Комиссары — люди неподкупные. А так тебе и надо, подлецу! Что ты думал, вечно безнаказанно жировать будешь? Против кого попер? Против советской власти? Так ведь большевики не таких обламывали! Большевики царя свергли, Антанту разгромили, а тут — кулак Мефодий. Тьфу, и смех и грех!
Вот так вот тебе, братец проклятый! Это, понимаешь, не леска в тине запуталась, это настоящий суд на тебя нашелся за грехи твои!
Плывет лодочка, качается, весла в уключинах скрипят. Комиссары цигарками дымят, в берег вглядываются. А до берега уж не далеко.
Переворачивает Гриша лодку да городских, растерявшихся, за ноги под воду тащит. Чтоб воды наглотались да сразу утонули. Дело не хитрое, если наловчиться. А уж Гриша-то наловчился. Почитай, чуть не каждую неделю плывут Мефодия арестовывать. Но брата ж родного не дашь на растерзание, хоть и подлец он, и кулак. Не по-людски это, не по-божески, брата от беды не спасти. Да детишки у него, и кузнецовы сироты…
И ведь вот как получается — из-за этого кулака, собаки злой, уже сколько хороших людей Григорий погубил! Прямо до слез обидно!
А еще досадно, что женщины ни одной среди тех, кто брата арестовывать едет, не было. Очень досадно. Не успел Гриша любовью плотской насытиться. Не успел! С тоской вспоминал комсомольские собрания с городской барышней Серафимой. Эх, не допил Гриша свой "стакан воды"… Воды-то у него теперь — целый пруд, целая река. Вода, да не та! Эх, твою мать…
Только и радости, в этом смысле — хорошие люди, что брата арестовывать приезжают. Утопишь, да и попользуешься некоторое время. Хоть как-то на время телесный голод утолишь. Мужики — оно, конечно, совсем не то, да и не по-божески это, не по-людски. Но ведь выбирать-то не приходится. На безрыбье — и мужика раком…
В общем, не сладко жилось Григорию. Не сладко. Ну а кому сладко жилось? Время было такое. Боевое, героическое, суровое время. Никого не щадила революция.
Наталья Хаткина
Радость
Жизнь сейчас безрадостная. Темнеет рано. Или денег нет. Или и темнеет рано, и денег нет.
А так хочется порадовать близкого человека.
Надо, надо радовать, а то безрадостный человек под боком — хуже темноты и горше безденежья. И вообще — безрадостные нам не близки. Мы сами безрадостные. А хочется чего-нибудь веселенького.
Веселенькое — это телевизор.
— Андрюш-ша-а! — зовет Елизавета Ильинична своего мужа, Андрея Павловича. — Футбо-о-ол!
Да, сегодня футбол по телевизору.
Ах, как Андрюша когда-то любил футбол! Чтобы фигурки бегали по экранчику, а ты бы себе лежал на диване — и сопереживал, подрагивая пузом, на котором стоит подносик с воблой и пивом. Штамп, но правда.
И Андрюша, сорок восемь лет Андрюше, спешит на зов жены — она же так хочет его порадовать. Вот, даже купила бутылку пива (дура, надо шесть) и воблу (вобла хорошая, сухая и с икрой).
Андрей Павлович, женопослушный, укладывается на заботливо подготовленное место восприятия радости и пялится в экран.
Но ему же не двадцать пять! Ему сорок восемь. Он бы посмотрел чего-нибудь аналитическое-политическое. Такая радость — слушать всех этих умников и понимать, какие они все дураки.
Если Лизонька не видит, можно даже плюнуть в экран косточкой от воблы.
Но Лизонька видит. Она то и дело выбегает из кухни и смотрит на мужа:
— Тебе хорошо?
И Андрюша отвечает Лизоньке счастливой улыбкой. Пусть она порадуется, что он радуется. Да, это корявая фраза, но так надо — пусть она порадуется, что он радуется.
Они ж когда-то так ссорились из-за этого никому не нужного футбола. Она хотела посмотреть сериал, «Рабыню Изауру», что ли, первый в нашей истории сериал, а ему было край необходимо увидеть…
— Го-о-л! Го-о-л! — увидел и старательно радуется Андрей Павлович. Показательно радуется.
И чем порадовать Лизоньку в ответ?
— Лизонька-а!
Андрюша переключает футбол на сериал. И даже топает на кухню, чтобы заварить Лизоньке зеленого чаю.
Опоздал, опоздал, на двадцать лет с хвостиком опоздал. Эта «Рабыня» или как там ее «Просто Мария», они же давно уж нам не в новинку, детство нашей юности, странно вспоминать.
Ей бы, Лизоньке, посмотреть что-нибудь аналитическое, но из жизни женщин и с уклоном в психологию, порадоваться, какие все кругом дуры несчастные, а она — молодец, потому что у нее Андрюша есть, ее Андрей Павлович.
То, что Андрей Павлович хочет ее порадовать, — уже радость. Корявая фраза, опять корявая фраза, но это ж правда: если тебя хотят порадовать, — это уже радость.
Тем более, что зеленый чай полезен для организма.
Так что садись, Лизонька, в кресло, пей свой чай, смотри вперед — или назад (в детство своей юности), в экран смотри. И сообщай голосом счастливой дурочки:
— Корокодильерра не может выйти замуж за Аллигаторе. Они, оказывается, брат и сестра.
Радость! Радость!
А на выходные привезут внучка. И тогда уж радость калошей не расхлебаешь. Можно будет всем вместе смотреть мультики. Те самые:
А внучек будет сидеть между бабушкой и дедушкой, и сиять улыбкой, и радоваться, радоваться, радоваться…
Потому что бабушка и дедушка рады.
А он бы лучше сыграл в компьютерную стрелялку. Замочил бы штук пятьдесят инопланетных муравьев или скорпионов.
Но внучек терпит — и даже смеется в нужных местах.
Потому что так хочется порадовать близкого человека.
ВЫДОХ
Виталий Авдеев
Сицилианская защита
Вот ты идиот, говорили друзья, зачем ты все это, ведь ясно же, что без толку. Вот ты скажи, спрашивали коллеги, на что ты надеешься, ведь знаешь же, что чудес не бывает. Жена пилила, зачем ты затеял этот переезд, ты знаешь, и я знаю, и все знают, что будет, ты даже вещи собрать не успеешь, ты обо мне подумал. Позаботься о душе, пока можешь, говорил сосед, какая-то большая шишки в РПЦ, уж если кому это и нужно, так тебе в первую очередь. Слушай, спрашивала любовница, неужели тебе совсем-совсем не страшно, ведь ты понимаешь, что без вариантов. Я тебя уважаю, говорил лучший враг, черт его знает, смог бы я так, если бы вот как ты, знал наверняка.
А он в ответ только молчал и улыбался.
— Ты ко мне? — негромко спросил он.
— Ну ты же знаешь, — так же тихо ответил Конь. — Внутрь пустишь или так и будешь в дверях держать?
— Проходи, — отошел он в сторону. — Только не шуми, жена спит.
— На кухню? — разулся Конь.
— Да, пойдем.
Он достал из морозильника початую бутылку «Посольской» и разлил по стаканам. Выпили молча, не чокаясь. Потом он выставил на стол порезаный сыр и сел сбоку, доброжелательно поглядывая на гостя. Конь неловко отводил глаза и делал вид, что поглощен закуской.
— Ну, — наконец сказал Конь, — Пора, наверное.
— Ага, — легко согласился он, не переставая улыбаться, — Пожалуй.
Конь встал, но тут же сел обратно.
— Вот ты мне скажи, — спросил он, — Как ты так можешь?
— Как? — спросил он.