…Недаром братия шепталась, что жена кладбищенского сторожа — ведьма, ох, недаром! Великий грех в монастыре случился — повесился молодой монашек, одну только фразу в записке и оставил: «Две недели — а тебя все нет!» Я уж каждого, кто охрану нес, опросил — нет, ворота на заборе, стены крепки, ограда высока. Кто ж, кроме ведьмы, смог бы его навещать?! А ведьму — известное дело — на костер положено. Обойдемся и без горожан — возьму с собой десять монахов покрепче, неужто со стариком и бабой не справимся?!.
…Вот видишь, любимая, что ты наделала?! Говорил я тебе: лучше у ратуши домик снимем — мало ли подмастерьев смазливых по городу бегает? Каждый из них еще и счастлив бы был! А теперь вот — слышишь? — идут из монастыря, хотят нам двери и окна заложить да спалить в собственном доме. Ты же знаешь, маленькая, не люблю я убивать — кровь людская мерзкая, жирная, да и отвык я уже молодым становиться, отвык горячий ток в жилах чувствовать. А они-то вдесятером, да еще и аббат — значит, на одиннадцать лет я почти человеком стану: есть смогу, пить, дождь на лице чувствовать… тебя любить смогу… ну хоть какое-то оправдание…
Отойди, маленькая, закрой глаза. Они уже совсем близко, вот и клыки у меня удлиняться начали.
Не смотри!
ОЛЬГА БУБЕРМАН
ВЕДЬМА И ЧЕЛОВЕК
Не закричал. Это хорошо.
Сказал: Погоди-послушай. Это можно. Послушать можно. Сказал: Я расскажу тебе сказку. Это хорошо. Только быстро. Я расскажу тебе сон…
Слушаю. Только быстро.
— Мне приснилось. Вот сегодня ночью, ближе к утру, почти на самом рассвете. Мне приснилось, что ты убила меня.
Ты ведь можешь. Ведьма, ты можешь?
Мне приснилось, что ты мне зашила рану серебряной ниткой. Подышала в глаза, ударила в щеку и сказала: «Вставай. Иди и будь счастлив». И я стал послушен. Я встал, и пошел, и был счастлив.
Ты ведь можешь. Ты ведьма, ты можешь.
И еще ты сказала: «Люби ее. Не оставляй, будь с ней и будь счастлив». И я поехал к ней, не оставлял ее. Я любил ее и был счастлив. Она сумела не заметить, что я не ем и не пью, не умею плакать и спать. И свитер с высоким воротом.
А потом появился запах.
Она не замечала. Я начал жевать чеснок, курить плохой табак и купил одеколон, чей аромат сшибал птиц на лету и заставлял бомжей плакать. Но этот запах ничем было не перебить.
Она не замечала изо всех сил. Запах становился сильнее, и эти пятна, и мухи преследовали меня.
Она плакала, я носил длинные рукава и кутал лицо в шарф, она не замечала, я перестал выходить из дома и просил не включать свет, она не замечала, я давно бы ушел, хотя бы из жалости, но твоя воля, она не замечала, а зеркало я давно разбил, не замечала, я боялся, нет, нет, не на…
Все-таки закричал. Как жаль его.
Рассказывай дальше сон. Не кричи. Рассказывай.
— Я рассказал. Мне приснилось сегодня, что ты убила меня. Что заштопала горло, что вдохнула в меня не жизнь, но свою волю и послала любить другую. Которая любит меня, но не ведьма, не ты и не замечала. Я был покорен, но мертв, и чем дальше, тем очевидней…
Рассказывай.
— Я проснулся. Дальше не знаю.
Рассказывай, пока я шью.
— Что рассказывать? Дальше не было ничего.
Она поняла?
— Нет.
Как она?
— Во сне или?..
Или.
— Да нормально. Работа вот. И вообще. И еще я. Про тебя не спрашивала.
Ясно.
— Да нормально. Все у нее хорошо. Что с ней станется? С ней-то что?!
Не кричи. Я все-таки шью. Нитка криво пойдет — некрасиво будет.
— Извини.
Последний стежок. Узелок — закрепить нитку под ухом, оборвать нить. Синюю иголку воткнуть в подушку, кошкам бросить серебряный клубок, чтоб играли подальше от черной лужи.
Нет, я вымою сама. Ну иди уже, иди. Связался с ведьмой. Проваливай. Поезжай туда, где ничего не заметят. Люби и не оставляй, это ты правильно догадался.
Знаешь, смотрюсь в зеркало — так некрасиво…
Подари мне свитер с высоким воротом?
МАРИНА ВОРОБЬЕВА