А поётся – в пути раздольном,а корона – во граде стольномда в биении колокольномв раззолоченном во дворцетяготой на челе невольномда заботою на лице…
Вот я, милая, и катаюсь —то ли, гордостию питаясь,удоволить её пытаюсь,то ли дело себе сыскать,чтобы силы, пока остались,суетою не расплескать.
Но столица взирает строго:мол, одна – а наезжих много…Замыкает кольцо дорога.и опять во дворе стою.Остаётся поверить в Богаи во близость к нему твою.
IV
Хлопоча поутру на кухне,ты боишься, что мир твой рухнет,и полуденный свет потухнет,хохотнут за окном сычи,и остынет постель в ночи,сердце мёртвой тоской набухнет.
Или всё нажитое – комом,чтобы в городе незнакомомснова обзаводиться домоми чужих узнавать людей,что привыкли к иным законам —откровеннее и лютей…
Но покуда ценой такоюне куплю своего покоя.Хоть порою до паранойибессловесная давит глушь,остаюсь. Я отец и мужв этом городе над рекою.
Всё имеет и цель, и суть,основанье и приращенье,если даже столетний путьзавершается возвращеньем.Всё имеет и свет, и след,осязаемо и упруго,если двадцать протяжных летПенелопа ждала супруга.Но, грядущим певцам в пример,допускать не желая фальши,хитроумный слепец Гомерне пропел, что случилось дальше…
«Из трещинок и нор…»
Брату Борису
Из трещинок и норневемые годав ладони старых горстекается вода —как будто человек,дав хлеба лошадям,подставился навексветилам и дождям.В жары да холодазаветрел, употел —хотел умыться, дауснул, не утерпел.И, влагой поглотянесметные срока,сбегает по локтямпрохладная река…
Ай, воля-голытьба!Да много ли труда,коль сгнили желоба,исчезли привода?Душе да головепо нынешней поре —лишь кони на траведа церква на горе,коровы на мостахв ошмётках кизяка,да речи на устахв домах из листвяка,да шедшие сюдаутеху обрести,покуда есть водав родительской горсти…
«Стрижи, как будто хлопья сажи…»
Стрижи, как будто хлопья сажи,и хлопья сажи, как стрижи,почти неразличимо схожезакладывают виражи.Кругом подвох, везде обманка —ни в чём незыблемости нет:едва уверился – на светуже является изнанка…
Но с приближением концовкиприпоминается и то,как мама зимнее пальтосдавала для перелицовкии как великие умы,дивясь, разглядывали снимкиобратной стороны Луны —совсем не тёмной половинки…
Куросан[1]
Слово знаю – Куросан.Смутно да красиво…Куросан – не круассани не Куросио:в небо выйдя, говоришьс целой степью разом,хоть рукой подать – Парижс Фершампенуазом.
От недюжинной войныдюжинного годаэхо прежней старины,дальнего похода.Да иная новинаменьше ли жестока?Приходили именапосле и с востока…
Упирается быльёразворошенное:это местное, своё,доморощенное…
Кочевали степнякиздесь – да миновали.Казаки да мужикине именовали.Ветерок по волосам,перекат лопочет…Куросан так Куросан —кура перескочит.
Временами пролилисьмолодые воды,языками заплелисьразные народы —скотоводы да купцы,пахари да стражи…
А бывали огольцы,что ныряли даже!Так рассказывал отецв давнем разговоре:разбегается малец —по колено море…Проезжаю мимо сам —сердце отдыхает:и неполон Куросан —а не пересыхает.
«Бабьим летом на сытой ярмарке…»
Бабьим летом на сытой ярмаркев яр да морочный раскардашпродавал наливные яблокиизбоченившийся торгаш.С прибауткою да прибавкоювсё нахваливал, зазывали промеж разговора бабкоюгромко маму мою назвал.Будь варначьи дела посильными —обязательно бы убил…Будь те яблоки молодильными —обязательно бы купил.
«Сбережение памяти – долгий невидимый труд…»
Сбережение памяти – долгий невидимый трудобработки доставшихся от прародителей грядок…В каждом городе мёртвых живые порядок блюдут,а известно, какой у живых с городами порядок.